Жажда любви - [5]

Лукан несколько мгновений молчал и следил глазами за дымком своей папироски, который поднимался спиралью вверх и расплывался в воздухе. Наконец он сказал с ударением:

— Я думаю, что вы такая женщина, преобладающими качествами которой являются великодушие и благодарность, но у вас эти качества могут легко принять характер пороков, благодаря отсутствию меры и недостатку контроля над своими чувствами, чем вы, по-видимому, страдаете. Чувство благодарности, доведенное до крайности, может легко перейти в снисходительность в духе собственного благородства. Все, что страдает преувеличением, вредно и является ошибкой… Я думаю, что вы все-таки должны уехать.

Она мило рассмеялась, и смех ее был тем более очаровательный, что она сознавала, как редко можно встретить такую благодарность, какую она чувствовала к Коти, и резкие комментарии Лукана, его отзыв об этом, как об истерическом, чрезмерном развитии этого чувства, задевали ее тщеславие.

— Я не уеду, — мягко заявила она.

Лукан кивнул головой, встал и поклонился ей.

— Значит, мне больше незачем здесь оставаться, — сказал он.

Он ушел через минуту, оставив Сару под влиянием смутного сознания, что она поступила неправильно, и впервые явившегося у нее открыто выраженного неопределенного желания свободы.

Слова Габриэли не остались без влияния и вместе с грубым, открытым требованием Лукана, чтобы она уехала на время, прорвали завесу, закрывавшую ту внутреннюю камеру ее души, в которую она не хотела заглядывать, боясь приподнять завесу, с таким мучительным усердием сотканную ею из самоотречения, самообуздания и благодарности.

Теперь, когда ее гости удалились, большая красивая комната показалась ей особенно пустынной, а мир и тишина благоустроенного дома — спокойствием смерти. Только в вымощенном и засаженном цветущими растениями палисаднике ощущалось дыхание жизни и слышался шум. Дом же напоминал гробницу, роскошно декорированную и украшенную драгоценностями, где живые существа могли разгуливать, но из которой они не могли убежать.

Слова Лукана, его критика решения, принятого ею, ее собственная откровенность и воспоминание прошлого пробудили в ней дремлющую душевную боль и углубили впечатление, произведенное на нее словами Габриэли. Чувство неизъяснимой, страстной тоски охватило ее.

Она сильно вздрогнула, услышав чей-то голос, и быстро повернулась.

Лакей держал дверь открытой, доложив о приходе какого-то молодого человека, который быстрыми шагами приближался к Саре. Она смутно припомнила в эту минуту, что Адриен говорил ей о каком-то своем приятеле или родственнике, который желал нанести ей визит. Должно быть, это был он, Жюльен Гиз. Он был адвокатом, и Сара припомнила, что уже видела его где-то.

Она бросила на него взгляд, каким обыкновенно смотрят женщины на человека, которого встречают в первый раз. В этом взгляде выражался интерес и тысяча всяких вопросов, на которые часто не находится ответа. Она решила, что он довольно красив и изящен. Он был очень высок ростом, с гладко причесанными блестящими волосами, прилегающими к голове, как шапка. Похож ли он был на адвоката? Пожалуй. У него были серые глаза с несколько тяжелыми веками, крутой подбородок и ясно очерченный, гладко выбритый рот.

Вдруг Гиз засмеялся.

— Что вы думаете обо мне? — неожиданно спросил он.

Сара тоже засмеялась.

— Я хотела бы знать, можно ли назвать ваше лицо лицом юриста?

— Надеюсь, — ответил он. — Наружность имеет значение во всех формах жизни, но для адвоката особенно полезно иметь подходящую наружность. Видите ли, мы ведь сродни актерам, только пьесы, в которых мы выступаем, бывают монотонно одинаковы, и наша сцена менее романтична.

Он сделал паузу и снова улыбнулся. Эта мимолетная улыбка придала его лицу на мгновение мальчишеское выражение.

— Могу я посмотреть так же на вас и сказать вам, что, как я думаю, внушает ваше лицо?

Сара слегка нагнулась и взглянула на него с насмешливым вниманием.

— Пожалуйста! — сказал она.

Взгляды их встретились, затем он перевел свой взор на ее губы и снова поднял его, а его веки слегка опустились.

— Очевидно, у вас есть темперамент, — медленно произнес он, — твердость и…

Он намеренно остановился.

— И что? — настаивала она. — Вы должны кончить, знаете? Действительно, очередь за вами, и вы должны сделать ход.

— Только неискусный игрок, графиня, рискует всем в первом же ходе.

— Вы старше, чем я думала, — сказала она, — и теперь я знаю, что вы адвокат.

Они заговорили о только что вышедшей книге, о новой пьесе, об Адриене и Габриэли. Где-то пробили часы.

Гиз встал.

— Я пришел поздно и бессознательно остался еще позднее. У вас было много гостей сегодня, не так ли? Но я не мог уйти раньше. Вы должны быть очень утомлены.

— Почему? — спросила она с внезапным цинизмом. — В конце концов вся моя жизнь состоит из приемов: один обед здесь, другие обеды в доме моих друзей, спектакли, катания и в конце концов какая-нибудь вовсе не изнурительная работа. Вы это сами увидите. Но иногда страстно желаешь настоящего дела…

— Иногда, — вставил Гиз с печальной улыбкой. — Вы не оцениваете прелести свободы. Это одно только может придавать ценность жизни. Подумайте о том, что у вас нет определенных часов, что ваши дни свободны и нет требований, которым вы должны подчиняться…