Жажда. Фокс Малдер похож на свинью - [6]

Серега залез в бэтээр последним и закрыл люк.

— Жалко, что меня не взяли во флот. Я бы им штук сто якорей наточил.

— Не ссы, воин, — сказал Генка. — От судьбы не уйдешь. Полгода назад здесь целую бригаду морской пехоты положили. Тоже, наверное, радовались, когда призывались. Типа — будем плавать по морю. А люк, воин, ты напрасно закрыл.

— Почему?

— Потому что я с тобой еду. Ехал бы ты один — никто бы тебе слова, блин, не сказал.

— Не понимаю.

— Поймешь, когда граната в бэтээр попадет. Прожжет на фиг броню и внутри взорвется. А нас всех в куски разнесет, потому что давление в закрытом пространстве будет совсем другое. Ты физику, воин, когда-нибудь изучал? Или только дрочил у себя в туалете в школе? Дай-ка, Костя, я вот сюда сяду. Давай, давай, зад подвинь. А ты, воин, люк открывай. Чего на меня уставился?

* * *

Честно говоря, не знаю почему я нарисовал его пьяным. Может, потому, что к тому времени уже нечего было рисовать. Все, что было у Александра Степановича, я уже срисовал на бумагу. Всю его обувь, посуду, бутылки, книги, дурацкие статуэтки. Все, что он ставил передо мной. Больше рисовать ничего не осталось. И вообще скучно было сидеть. Потому что он отрубился, а я сидел перед ним и не знал, как оттуда уйти, и дверь за мной закрыть было некому.

Поэтому, когда я как-то пришел с улицы, а у меня в комнате этот мужик — тут я, конечно, офигел немного. А Эдуард Михайлович говорит, что это сын Александра Степановича, и при этом так странно на меня смотрит, как будто это я его пригласил. Я захожу к себе в комнату и вижу, что он держит как раз тот мой рисунок, потому что я как дурак оставил его на столе. Хотел, чтобы Эдуард Михайлович его нашел и завелся. Мне нравилось его злить. А теперь я просто стоял перед этим мужиком и не знал, что мне делать. Потому что кому понравится, когда твоего отца рисуют в таком виде? В смысле — когда он там отрубился, ну и вообще валяется у себя в квартире как фиг его знает что.

Но он просто сказал, что его зовут Борис Александрович, и что он пришел со мной поговорить. И мы сели возле моего стола и стали с ним разговаривать. Но рисунок он все равно продолжал держать. А сам спрашивал про Александра Степановича. Сказал, что ему завуч мой адрес дал, потому что он хотел поговорить со мной лично. Насчет своего отца, ну и вообще насчет всего остального. А я ему сказал, что так вроде бы все нормально, но лечить его — типа: «Александр Степанович совсем не пьет» — я не мог. У него же в руке был мой рисунок. Он спросил, много ли в день и как часто. И я сказал, что всегда. Примерно две-три бутылки, но иногда может быть и больше. Под настроение. И он загрустил. А я сказал ему, чтобы он не расстраивался, потому что Александр Степанович — молодец. И что он мне рассказывает всякие интересные вещи. Но он от этого почему-то загрустил еще больше. Сказал, что хочет забрать его к себе в Краснодарский край, потому что там хорошо и недалеко море. Но Александр Степанович не собирается уезжать. Говорит, чтобы он без него ехал в свою станицу Гостагаевскую. И что он вообще всегда был немного странный. Мог бы работать сейчас в министерстве в Москве, а вместо этого сидит здесь и пьет водку. И что много лет назад из него мог получиться большой художник — не хуже, чем Глазунов, и давно можно было бы всей семьей жить за границей, но он бросил живопись, а после этого бросил архитектуру, хотя в Москве в самом центре стоит его дом, и что его друг стал министром лишь потому, что это Александр Степанович за него делал какие-то там проекты, а сам даже не потребовал за них ничего, потому что он говорит, что ему вообще ничего не надо, что у него уже все есть. Короче, я там сидел у себя в комнате, и слушал его, и не знал, зачем он мне все это рассказывает, а он говорил, говорил, и всё время смотрел на мой рисунок. Потом наконец замолчал, и мне стало слышно, как Эдуард Михайлович читает маме новое письмо в «Аргументы и факты». Но Борис Александрович, видимо, этого не слышал. Потому что он задумался очень сильно и просто сидел молча. А потом посмотрел опять на рисунок и сказал:

— Это он из-за тебя уезжать не хочет. У него еще не было таких учеников.

Александр Степанович на следующий день сразу потребовал этот рисунок. Я сказал, что я его потерял, но он крикнул: отправлю учиться! Тогда я показал ему, и он долго сидел и совсем не двигался. Потом вздохнул и сказал:

— Не наврал все-таки Борька. А я думал, он ко мне подлизывается.

После этого поднял глаза:

— Значит, все-таки умеешь видеть. А сам шлангом прикидывался.

— Я не прикидывался.

— Заткнись! Скажи лучше, когда последний раз в училище заходил?

— Я?

— Кончай дурака тут передо мной разыгрывать.

— Два дня назад.

— Зачем?

— Надо было одному пацану деньги отдать.

— Ну и как там?

— Нормально.

— Видел Аркадия Андреевича?

— Кого?

— Завуча. Ты что, специально сегодня меня злить решил?

— Нет, я, правда, забыл, как его имя. Мы его верблюдом зовем.

— Плюется?

Александр Степанович усмехнулся, и его тело заколыхалось, как огромный воздушный шар.

— Еще как!

— Понятно. Этот далеко в итоге доплюнет. Ну так ты видел его или нет?