Жаркая луна. Десятый круг ада - [6]

— Это говенная страна, Рамиро. Она была прекрасной, но сейчас ее превратили в говно.

Рамиро не знал, протрезвел ли Теннембаум. Его голос был горьким и каким-то особенно печальным.

— Здесь у нас применяют греческие принципы шиворот-навыворот, — продолжал Теннембаум, — арифметика демократична, потому что она учит равенству, справедливости; а геометрия — принадлежность олигархии, потому что показывает соотношения неравенства. Это Мишель Фуко. Ты читал Фуко?

— Кое-что в университете.

— Так вот, у нас перевернули этот принцип, че: теперь мы становимся все более геометрической страной. Вот так мы и живем.

— Где вас высадить, доктор?

— Ты меня не бросишь.

Голос доктора звучал твердо, как приказ. Рамиро опять обуял страх. Может быть, он знал, что случилось с его дочерью? И это была ловушка? Когда все это кончится?

Инстинктивно он сменил направление и вместо того чтобы поехать в центр города, повернул к дому матери, где жил с тех пор, как вернулся из Парижа. Он увеличил скорость до разрешенного в городе предела. Ему не хотелось больше встречаться с полицией. Присутствие доктора было невыносимо. Надо от него как-нибудь отделаться.

Подъехав к дому, он остановил машину, сказал Теннембауму, чтобы тот подождал его несколько минут, и, не дождавшись ответа, вошел в дом. Он собрался быстро и в полной тишине: паспорт, несколько тысяч новыми деньгами, пятьсот долларов, которые он не успел разменять, брюки, рубашка — положил все в пластиковый мешочек из-под продуктов. Крадучись, вышел из дому, будто он был здесь чужим, не взглянув ни на мать, ни на младшую сестру.

Рамиро сел в машину и поехал к центру. Уже двадцать минут пятого, и, как ни старайся, он будет на границе только днем. Но если он вообще хочет добраться туда, нельзя больше терять времени. Он устал, все осточертело ему, хотелось спать, будущее пугало, как ни старался он о нем не думать. Но в глубине души он чувствовал себя беглецом, убийцей, которого будут искать вдоль всей границы. Даже Парагвай не был верным убежищем, но больше ехать некуда. Надо пересечь Парагвай, а потом спешить в Боливию, в Перу, на Амазонку. Хоть к черту на рога, сказал он себе, но надо действовать немедленно.

Рамиро резко затормозил на углу улицы Гуемес и проспекта Девятого июля.

— Вот и приехали, доктор. Теперь говорите, куда вас подкинуть.

— А сам-то ты куда едешь? — Голос Теннембаума прояснился.

Рамиро подумал, что тот воспользовался минутным ожиданием и вздремнул. Или успел помочиться, что пьяным всегда полезно.

— Я еду ловить рыбу.

— В такой час?

— Послушайте, старина, давайте на этом кончим, ладно? Я поеду, куда мне вздумается, и уезжаю сию минуту, понятно? — В конце концов, ясно, что он никогда больше не встретится с Браулио Теннембаумом. Наоборот: он постарается отъехать от него как можно дальше, так как погоню за ним организует именно этот человек, когда через несколько часов обнаружит труп своей дочери.

— Ты меня не оставишь, — холодно сказал доктор.

— Что у вас на уме? — спросил Рамиро со страхом, осторожно, но голосом звонким и суровым.

— Будем продолжать пить. И разговаривать.

— Послушайте, вы хотите того, чего я совсем не хочу. Вылезайте.

— Ты меня не оставишь, мать твою растак, — медленно проговорил доктор ледяным тоном. — Ты думаешь, я не видел, как ты вчера смотрел на Арасели?

VII

Это было обвинение, оно испугало Рамиро, и без дальнейших слов он сильно ударил доктора кулаком в подбородок. Теннембаум не ожидал этого, он упал назад, ударившись о дверь. Но не потерял сознания; он захрипел, выкрикнул несколько проклятий и потянулся к нему, чтобы тоже ударить. Свой второй удар Рамиро рассчитал лучше и попал прямо в переносицу. Третий раз он ударил правым кулаком в подбородок. Доктор потерял сознание.

Через десять минут «форд» уже летел по шоссе, и, хоть у этой старой модели не было спидометра, Рамиро подсчитал, что делает не менее ста тридцати километров в час. Эта заезженная машина тридцатилетней давности не могла развивать большую скорость, но и это было неплохо. Гомулка возился с ней с фанатичным упорством, и мотор работал, как новенький.

Пропадать так пропадать, подумал Рамиро, теперь только вперед, потому что больше деваться некуда. Терять — убить. Отправляться — лишаться. Лишаться — лишиться. Убить — хоронить. Хоронить мертвых. Хоронить — копать. Копать — пропадать. «Итак, я пропал». Жонглируя словами, он старался не думать. Но как ни старайся, мысли крутились вокруг одного и того же: он сделал все метко и точно — не сломал ни одной кости, не выбил ни одного зуба. Рамиро оглушил доктора, не оставив следов. Его поразило собственное хладнокровие. Рамиро и не подозревал, что человек, невольно превратившийся в убийцу, сможет победить в себе все предрассудки и стать расчетливым и холодным.

Как тогда, в детстве, много лет тому назад, когда умер его отец и они с матерью и сестрой на какое-то время решили покинуть свой дом. Они переехали к родственникам, в Китилипи, где в эту пору шел сбор хлопка, что несколько отвлекало его мать от ежедневных рыданий. Однажды, в конце недели, Рамиро понадобилось съездить в Ресистенсию, чтобы сдать анализы, он чем-то болел, сейчас уже не вспомнить, и зашел домой. Его дядя Рамон ждал его в машине, а Рамиро искал в доме какую-то одежду для матери. Когда они уезжали, мать, видно, недостаточно хорошо заперла окна, и в дом пролезла целая кошачья семья, которая обосновалась в комнате под столом. За несколько недель коты успели захватить всю столовую и кухню. Рамиро почувствовал глубокое отвращение и страшно разозлился, когда увидел, как два огромных кота убегали, услышав его шаги. Увидев грязь, экскременты, он остановился как вкопанный и тут заметил четверых малюсеньких котят, которые, двигаясь почти ползком, вылезали из-под стола в поисках более надежного убежища. Тогда он хладнокровно закрыл окна, которые выходили в коридор, дверь, которая вела в кухню, и ту дверь, которую он сам только что открыл. Возбужденный своей местью, он вернулся в машину, где его ждал дядя Рамой. Когда они почти месяц спустя вернулись в Ресистенсию, мать и его младшая сестра Кристина пришли в ужас, увидев маленькие трупики, разложившиеся настолько, что шерсть прилипла к полу, будто вросла в него. Воняло нестерпимо, а он, ни в чем не признавшись, отправился в кино и просидел там до вечера, смотря несколько раз подряд одну и ту же картину с Луисом Сандрини