Жарче, чем тропики - [35]

Нет, мать держалась до конца, словно наслаждалась болью и унижением, которые причинял ей муж-бродяга. «Он — мой муж, и я люблю его», — с упреком сказала она дочери в те дни, когда Мари была еще достаточно наивной, чтобы считать себя вправе вмешиваться. С какой же радостью она сбежала в университет! Похоронив себя в учебных аудиториях, а потом занявшись своей научной карьерой, Мари постепенно утрачивала связь с родным домом, сведя ее к нерегулярной переписке.

Ослабевшей рукой Мари натянула на себя простыню, пытаясь согреться.

Неужели она хранила себя все эти годы лишь для того, чтобы потерпеть неудачу с сексуальным бандитом, подобным ее отцу? С мужчиной, подогревающим свое неполноценное «я» женской лестью и капитуляцией, сделавшим ложь своей профессией и хранившим преданность лишь собственному эгоизму? Но ведь Джамал не такой, нехотя признала Мари.

Смешно считать его неполноценным. Что же касается его «я», то этот мужчина тверд как сталь. И необычно предан семье. Нечего и говорить о его жестокой прямоте, которая порой чрезвычайно неприятна. В самом деле, если не желаешь услышать что-то о себе, именно об этом и заговаривает Джамал, видимо предполагая, что ты признаешь свой недостаток и постараешься отделаться от него. Увы, ни одно из этих достоинств не делает его менее хищным, с горечью напомнила себе Мари, в то же время она понимала, что именно прирожденная сила и целеустремленность придают ему такую привлекательность. Он, единственный из мужчин, не спасовал перед ней, оказался единственным, кто смог взломать ее защитный панцирь. Да, это единственный мужчина, который удивляет ее, постоянно совершая непредсказуемые поступки и отказываясь лечь на одну из маленьких аккуратных полочек, по которым в прошлом она с презрением раскладывала всех своих поклонников.

Теперь она знает, почему любит его. Но она не слепа и понимает: единственное, чего хочет от нее Джамал, — это сексуального беспредела, с которым он познакомил ее прошлой ночью. Только он, кажется, не готов признать это открыто, не так ли? Возможно, в противном случае его замучили бы угрызения совести. Брак гораздо приличнее мимолетной любовной связи, которая при строгости короля Бутасу вряд ли сошла бы ему с рук. Но их брак все же остается временной связью.

От усилий сосредоточиться у Мари даже пересохло во рту. Она намеревалась подняться, как вдруг невыносимая боль пронзила ее руку, стоило ею пошевелить. Преодолев слабость, Мари откинула простыню и воззрилась на руку со странным безучастным интересом. Та распухла и выглядела ужасно, особенно вокруг пластыря, которым были заклеены нанесенные Баньяни царапины. Заражение крови, решила Мари. Вот, наверное, отчего ее лихорадило и донимал озноб.

Мари услышала звук открываемой двери. Выходит, ее заперли? Она вспомнила об угрозе Джамала запереть ее и выбросить ключ и улыбнулась. Его приверженность к драме тоже нравилась ей. Мои мысли разбредаются, с раздражением отметила она, мне необходим доктор.

Джамал явился в великолепно сшитом сером костюме. Сегодня у него было такое настроение, словно он вспомнил Европу в ее объятиях, и выглядел он сокрушительно красивым, но она видела его фигуру какой-то размытой, словно у нее расстроилось зрение. Интересно, почему это он несет поднос, украшенный цветами? У него вид человека, понятия не имеющего, что делать с этим чертовым подносом…

— Проснулась… Проголодалась? — спросил он, остановившись у постели. — Вот, принес тебе завтрак.

Доктор, напомнила она себе, рассчитывая, что на Джамала можно положиться в трудную минуту. Но не успела ничего сказать, как он нарушил молчание:

— Ты, естественно, ждешь извинений…

Жду ли? И почему я должна их ждать? — Мари продолжала следить, словно через какую-то пелену.

— Я сожалею о своем поведении прошлой ночью, — выдал он. Его крепкие скулы потемнели, в глазах проглядывало беспокойство. — Мне нет оправдания. Я потерял самообладание. Такого со мной никогда еще не случалось.

Мари никак не могла сосредоточиться. Доктора! — билась у нее в голове единственная мысль.

— Мне нужен врач, — промолвила она слабым голосом.

— Врач? — встревожился Джамал.

Мари сбросила простыню с больной руки.

— Посмотри!

Поднос с грохотом выпал из его рук. Мари ошеломленно заморгала, когда Джамал бросился к постели. Поток непонятных ей африканских слов взорвал напряженную тишину. Он озабоченно уставился на ее руку. Да он запаниковал, в изумлении отметила Мари.

Джамал схватил телефон, но его рука дрожала так, что он, очевидно, неправильно набрал номер, поскольку тут же свирепо выругался и принялся набирать заново. Да и сам в конце концов состоявший телефонный разговор не отличался присущим принцу хладнокровием.

— Извини за доставленные хлопоты, — вздохнула Мари, в надежде успокоить его.

Джамал бросил что-то на родном языке, забыв в волнении о французском, и стал надевать на нее ночную рубашку, потом осторожно запеленал ее сначала в простыню, затем в покрывало, словно египетскую мумию. К тому времени она уже погрузилась в лихорадочное бессознательное состояние.

Очнувшись спустя некоторое время, Мари обнаружила, что находится в слабо освещенной комнате, в кровати с предохранительным ограждением, а к ее руке подключена капельница. Ее мучил страшный жар, чувствовала она себя отвратительно. Она услышала, как что-то сказал Джамал и как огрызнулась на него медсестра, и это показалось ей весьма странным. Если бы Мари чувствовала себя получше, то, конечно, постаралась бы выяснить, что здесь происходит.