Жар предательства - [19]

Мой спаситель-портье принес мне мятный чай. Проворно и бесшумно он вошел в номер и поставил поднос на балконе, не разбудив Пола. Мой муж все так же крепко спал на кровати, не ведая о том, что недавно случилось. Глядя с балкона на угасающие созвездия, я пришла к выводу, что при всей гадливости и агрессивности тех мужчин сексуальное надругательство как таковое мне не грозило. Но сама я, безусловно, проявила безрассудство, выйдя ночью на незнакомую улицу. И я не прощу себе подобную импульсивность, пока не пойму, что толкнуло меня навстречу опасности.

– Привет.

В дверях, ведущих на балкон, стоял Пол, в белой джеллабе, которую ночной портье принес вместе с мятным чаем.

– Долго же ты спал, – заметила я.

– А ты?

– Почти столько же.

– А одежды моей, я вижу, нет.

– Ее стирают, прямо сейчас. А джеллаба тебе идет.

– У французов есть специальное слово для обозначения стареющих хиппи, одетых так, будто они только что выползли из наркопритона, – baba-cool. Джеллабу я никогда не носил даже тогда, когда жил здесь целый год.

– Но она прекрасно дополняет твой имидж стареющего хиппи.

Пол наклонился и поцеловал меня в губы.

– Сам напросился, да? – сказал он.

– Ода.

Теперь я наклонилась и поцеловала мужа.

– Чаю?

– С удовольствием.

Я налила два стакана. Мы чокнулись.

– À nous, – произнес Пол.

– За нас, – вторила я.

Он взял меня за руку. Мы вместе смотрели на нарождающийся день.

– Знаешь, как называют это время суток?

– Помимо «рассвета»?

– Да, помимо «рассвета» или «зари».

– Последнее определение очень поэтично.

– Как и «синий час».

В разговоре возникла пауза, пока я осмысливала это словосочетание. Потом сама попробовала его произнести:

– Синий час…

– Красиво, да?

– Красиво. Уже не темно, еще не светло.

– Час, когда все рисуется не тем, чем является на самом деле. Когда все сущее мы воспринимаем на грани воображения.

– Одновременно четко и размыто?

– Ясно и расплывчато? Загадочность под маской простоты?

– Интересный образ, – заметила я.

Пол нагнулся ко мне и пылко поцеловал:

– J’ai envie de toi[38].

И я тоже страстно его желала. Особенно после столь долгого живительного сна. После инцидента на темной улице. В обволакивающих красках «синего часа».

Он поднял меня с шезлонга. Его ладони скользнули под мою футболку. Я привлекла его к себе. Пол уже был возбужден. Не разжимая объятий, мы дошли до кровати. Некоторое время спустя я, зубами впиваясь в его плечо, снова и снова достигала оргазма. А потом и он, застонав, задрожал в экстазе.

После мы лежали в обнимку, потрясенные и, да, счастливые.

– Наше приключение начинается, – промолвила я.

– В синий час.

Однако за окном спальни уже рассвело, светило солнце.

– Синий час миновал, – заметила я.

– До вечернего заката.

– Начало дня всегда более загадочно, чем вечер.

– Потому что не знаешь, что ждет впереди?

– Ко времени заката большая часть дня уже прожита, – объяснила я. – На рассвете еще неведомо, что случится.

– Наверно, поэтому на рассвете синева всегда более синяя. А на закате всегда более грустно. Закат знаменует наступление ночи, а значит, еще один день жизни клонится к своему завершению.

Пол поцеловал меня в губы:

– Как говорят ирландцы, «мы с тобой в полном согласии».

– Откуда ты знаешь это выражение?

– Друг один сказал, из Ирландии.

– Что еще за друг из Ирландии?

– Давно это было.

– Женщина?

– Может быть.

– Может быть? То есть ты не уверен, что тебе это сказала некая женщина из Ирландии?

– Ну хорошо, раз уж ты спросила, звали ее Шивон Парсонс. Она преподавала в Университетском колледже Дублина, неплохой художник. Год провела в университете Буффало. Не замужем. Чокнутая, как фонарь, говоря ее же словами – еще одно ее любимое выражение. Наша связь длилась, может быть, месяца три, не больше. И было это двенадцать лет назад, когда мы с тобой даже не подозревали о существовании друг друга.

Пол так много утаивал о своей жизни до знакомства со мной, хранил ту свою жизнь за семью печатями: «Вход воспрещен». А я в глубине души ревновала мужа к его прошлому. Ревновала к женщинам, которые близко знали его до меня. Ни один мужчина не доставлял мне столь полного наслаждения, как он, и мне претило, что на свете есть другие женщины, которые испытывали то же, что и я, во время интимной близости с ним. Думая сейчас обо всем этом, я понимала, что веду себя нелепо. Глупо. Глупо. Глупо. Так же глупо, как и минувшей ночью, когда вышла на темную улицу.

– Прости, – прошептала я.

– Не извиняйся. Просто будь счастлива.

– Я счастлива.

– Рад это слышать, – сказал Пол, целуя меня.

– Проголодался? – спросила я.

– Умираю с голоду.

– Я тоже.

– Но в таком наряде вниз я не пойду.

– А мир за окном манит. Неужели ты в самом деле думаешь, что кому-то есть дело до того, что ты одет, как местный?

– Мне есть дело.

– А мне – нет, – заявила я. – Надеюсь, мое мнение что-то да значит.

– Значит. Но я все равно дождусь свою одежду.

– По-моему, есть фильм, в котором один из героев произносит такие слова: «Пойдем со мной в касбу[39]?», да?

– Шарль Буайе[40] говорит эту фразу Хеди Ламарр[41] в «Алжире»[42].

– Впечатляет, – сказала я. – Так пойдем со мной в касбу.

– Здесь это называется не касба, а сук