Жар под золой - [89]

— А еще ты подпишешь, что турки, которые жили в Северном поселке, выехали только потому, что ты посулил каждому по тысяче марок, если они бросят все как есть, чтобы поселок скорей пришел в упадок. А еще ты подпишешь, что платил туркам, чтобы они били стекла в окошках, спиливали деревья и растаскивали заборы на дрова.

— Н-нет! — закричал Бальке и вскочил.

— А я бы подписал, — спокойно произнес Баушульте. — Ну ладно, Бюлер, ступай к пастору, скажи, пусть звонит в полицию.

Бальке снова рухнул на стул.

— Подпишу, — едва слышно выдохнул он.

Мне даже стало его жалко.

Франк опустился на колени, разгладил свою бумагу и заставил Бальке опуститься рядом с ним.

Бальке подписал.

А я его жалел, мне было стыдно, я даже избегал на него глядеть.

Франк взял подписанный лист и сунул его в бумажник.

— Благодарю тебя, Бальке. Я выручил тебя, а ты выручил меня, как это заведено между деловыми людьми.

Бальке устало поднялся на ноги и побрел к двери. Бюлер пошел следом, чтобы подать пастору условленный знак.

У ворот мы поджидали Бюлера, а когда он вернулся от пастора, вчетвером отправились домой.

По дороге Бюлер сказал:

— Будь у Паяца открыто, не худо бы зайти пропустить по рюмашке.

Мы проводили Бюлера до дому. Старик здорово устал. Ключ он забыл, пришлось звонить. Жена так быстро открыла, словно ждала за дверью. На ней был халат. Она прямо-таки втащила старика в дом и в сердцах повернула ключ.

— Любопытно бы послушать, что пастор рассказывает полиции, — сказал Франк и коротко хохотнул.

* * *

Нарушен покой мертвых.

Кладбище осквернено людьми, для которых нет ничего святого. Кладбище стало явкой для уголовников и политических экстремистов. Оружие, найденное на кладбище, — это не только постыдное осквернение божьей нивы, это еще и тяжкое оскорбление, нанесенное нашему городу. Новое поле деятельности уголовных и радикальных элементов. Прикажете теперь силам безопасности караулить с заряженными автоматами наши кладбища? Рухнули последние границы стыда — сегодня на кладбище найдено оружие, а завтра, того и гляди, выкинут из гробов тела усопших.

Так два дня спустя выглядели броские газетные заголовки, текст иллюстрировался фотографиями, и не только в местных газетах, но и в более крупных, с высказываниями пастора, с высказываниями полицейских, которые первыми совместно с пастором обнаружили открытый склеп.

Итак, пастор ничего не слышал, он сидел и работал у себя в кабинете. Потом, решив подышать свежим воздухом, вышел на балкон. Что-то показалось ему подозрительным, и он немедля известил полицию, поскольку из его кабинета, равно как и с балкона, кладбище хорошо просматривается; попутно напоминалось о том, что именно пастор известил полицию и в прошлый раз, когда могилы были осквернены позорными надписями, причем до сих пор неизвестно, кто это сделал. Необъяснимым, по сообщению газет, оставался до сих пор и тот факт, почему злоумышленник либо злоумышленники бросили ящики: вероятно, их что-то спугнуло — другого объяснения не подберешь.

Допрошен был также кладбищенский сторож Лотар Штайнгрубер. В протоколе допроса говорилось, что за последние дни он ничего подозрительного не замечал и, в частности, не наблюдал никаких изменений ни в могилах, ни в склепах. Обработка обнаруженных следов тоже не принесла сколько-нибудь ощутимых результатов, которые помогли бы сделать заключение, где именно следует искать преступников. Полиция столкнулась с неразрешимой загадкой.

Мы с удовольствием прихлебывали кофеек, покуда Габи зачитывала нам с Франком самое интересное из газет. Оба мы не могли удержаться от ухмылки, когда слышали нелепые догадки различных газет.

— Подожду еще денек-другой, а потом обнародую фотокопию признания Бальке, — сказал Франк, судя по всему чрезвычайно довольный тем, как развертываются события последних дней.

Но я был далеко не так радужно настроен, потому что теперь следовало осуществить мой замысел, иначе все пойдет прахом — люди очень забывчивы.

К нам заехал Баушульте и, когда Габи вышла на кухню, чтобы и ему принести чашечку кофе, сказал:

— Бюлер расхворался. У него такой прострел, что он даже двигаться не может. Бедный старик.

Потом он подошел к стене и полюбовался на чек, взятый в рамку и под стекло. С искренним удивлением покачал головой, но ничего не сказал.

— Ты зачем, собственно, явился? — спросил Франк, демонстративно глядя мимо Баушульте, в окно, будто там бог весть что происходит.

— Чтобы кое-что выяснить, — холодно ответил Баушульте. Он отступил от стены, тронул Франка за плечо и добавил: — Чтобы выяснить, что вы теперь собираетесь делать.

— Я думал, это и так ясно. Зачем было приходить и выяснять еще раз.

— Ничего не ясно, — сказал Баушульте, обстоятельно набивая свою трубку, а когда она задымила, принялся расхаживать по комнате, от двери к окну и обратно, — ничего не ясно, потому что вы оба хотите разного... Нет, Франк, ты уж дай мне договорить. Ты хочешь сохранить Северный поселок, сохранить всеми дозволенными и недозволенными средствами, ты ничем не гнушаешься, даже шантажом... А Лотар хочет разогнать некую организацию, некую шайку, с позволения сказать... Словом, для начала вам не худо бы выяснить, какие у вас общие планы... Вот ты, Франк, прилепился душой к Северному поселку, который уже не спасти... А Лотар хочет большего, он хочет доказать себе и остальным, что у нас существуют такие силы, которые, если не принимать их всерьез, в один прекрасный день заведут нашу страну туда, где мы уже однажды были... Поэтому Лотар мыслит шире, чем ты... Ты цепляешься за то, что уже нельзя спасти, и сам это понимаешь, но просто не хочешь в этом сознаться...