Жар под золой - [82]

От Франка я поехал к Баушульте.

Я вытащил его из теплицы и сказал:

— Пойдем ко мне, я тебе кое-что покажу.

Когда я открыл дверь в свою будку, Баушульте даже отпрянул: на стене против двери от пола до потолка висел флаг, флаг со свастикой. Материя так и сверкала свежей краской.

— Ну как, недурная декорация? — услышали мы голос Бюлера. — Красота, кто понимает.

Бюлер прошел мимо нас к противоположной стенке, взялся за кончик флага и сказал:

— Ну и работка была, доложу я вам. Мне тоже пришлось помогать, чтоб шов был ровный. Моя половина бранилась на чем свет стоит, говорила, что мне пора в психушку. Она ведь умеет строчить только по прямой. Особо всматриваться не стоит, но ведь мы не для выставки шили. — Он помял материю, словно проверяя качество, и уже без всякой хвастливости добавил: — Было совсем непросто раздобыть материю трех цветов. И кроить тоже чертова работа. Да вдобавок поди втолкуй что-нибудь бабе, если эта баба прямо исходит от любопытства, а проговориться нельзя. Она у меня чуть не забастовала, но тут я ей пригрозил, что, если она не станет шить, я начну питаться на стороне. Это подействовало.

Баушульте опустился на стул и, не сводя глаз с флага, чуть заметно покачивал головой.

— Вы не могли бы мне объяснить, что означает этот балаган? — спросил он наконец, переводя взгляд с меня на Бюлера и с Бюлера обратно на меня.

— Ты его спроси, — сказал Бюлер, кивнув в мою сторону, — он дал мне такое задание, а я его не расспрашивал.

— У меня возник план. Мы устроим процессию, да такую, что люди ахнут. Тогда крысы должны будут выглянуть из своих нор, и тогда мне понадобится твоя помощь. Но поскольку мне понадобится твоя помощь, тебе понадобятся твои старые связи. А теперь поехали в твою теплицу, и по дороге я расскажу, что у меня за план.

* * *

Куда делись мои мечты?

С кем я сходился в жизни, на что возлагал надежды? Сначала я, переминаясь с ноги на ногу, ждал, когда мать даст мне бутерброд, который намазывает — в те времена я едва доставал головой до края стола. Я мечтал, чтобы слой масла на хлебе был в палец толщиной, но мать только замазывала поры на куске хлеба. Потом, когда толстый слой масла стал мне по карману, Хелен взяла да и перешла на маргарин.

Франка я впервые встретил в «Липе» и сразу почувствовал к нему симпатию, потому что, поглядев на меня, совершенно ему чужого человека, он приветственно поднял свой стакан, кивнул на мужчин, толпящихся у стойки, и громко сказал: «Гляжу на это стадо, и блевать хочется, вот только мне на них блевотины жалко».

Мы пили до полицейского часа, а после полуночи вместе с Паяцем пели: «Стою я ночью темной...» Уже на улице Франк обнял меня и заплетающимся языком мы поклялись друг другу в вечной дружбе.

На другой вечер Франк заехал за мной, и мы совершили паломничество по окрестным пивным. Мы шли пешком из центра города в северном направлении и на этом пути длиной около шести километров не пропустили ни одной пивнушки, но в каждой мы выпивали только по стакану пива.

Еще через день я начал работать в той же строительной фирме, что и Франк, но в моей жизни ничего не изменилось, просто фирма стала другая, и делал я то же самое, что и раньше, работая на других стройках: мы громоздили один год на другой, промазывая годовые швы цементным раствором, мы возводили кирпичные стены на пути к своему будущему, и все это время нас не оставляла надежда, что когда-нибудь все станет иначе.

Если мы бранили свою работу, Франк пускал в ход любимую присказку: «Спокойно, ребятки, хуже не будет, значит, будет лучше».

Если вдуматься, мы вытащили свой жребий в первый же трудовой день. С первого дня работы кто-то уже заботится о том, как мы будем жить, став пенсионерами. Делаются вычеты в счет пенсии, и это в таком возрасте, когда ты полон радостного ощущения собственной силы, уплачиваются взносы в счет болезней, которых у тебя нет и никогда не будет, заключаются страховые договоры, вынашиваются планы собственного домика, потом домик и в самом деле строится, из одной лишь неуверенности в завтрашнем дне, из одного лишь страха потерять то, чем ты никогда не владел и владеть не будешь, надежность — вот что определяет ход наших мыслей, жажда приключений отодвинута в сторону, задвинута подальше, свободу попирают ногами, на которых еще толком не выучились ходить, стремление к надежности вытесняет тягу к переменам, надежность становится той охапкой сена, которая подвешена у нас перед глазами, и мы себе трюхаем за ней, как тот осел, который никогда ее не ухватит, потому что подвешена она слишком далеко от его зубов, и вот он бежит и бежит, пока не угодит в болото, потому что не смотрит больше на дорогу, а смотрит только на охапку сена.

Когда Хелен стала приносить мне книги из своей библиотеки, это были поначалу путешествия, описания географических открытий, рассказы о других странах и народах. Я так вживался в эти книги, словно сам везде побывал. С каждой новой книгой моя тоска все росла; закрыв глаза, я грезил наяву: я видел перед собой страны и людей, обонял запах их кушаний, их пота, аромат их цветов, их урожая, задыхался от жары и дрожал от холода соответственно их климату. Потом мы на три недели слетали на Мальорку, и я забыл привезти свои мечты обратно из этого путешествия, а дома я сказал себе: «Неужели это и есть все, к чему я стремился?»