Жар под золой - [62]

И тут я услышал сверху голос Франка:

— Кто-то идет прямо в нашу сторону... Ой, что мне делать? Эй вы, там, внизу, что мне делать?

— Хорошую мину! — отозвался Бюлер. — Лотар, значит, ты абсолютно уверен?.. А что в этих ящиках?

— Вылезай, Бюлер, пора уже.

Но Бюлер сперва помог вылезти мне — я уперся ногой в его сложенные перед животом ладони, а когда оказался наверху, вытащил его за руки.

Когда я помогал Бюлеру встать на ноги, над моим ухом раздался голос пастора:

— Господин Штайнгрубер заделался кладоискателем? Ну как, господин Штайнгрубер, нашли вы, что искали?

Я стоял перед ним, будто голый.

— Да, — с трудом выдавил я. Мне было очень стыдно, потому что я злоупотребил доверием пастора.

Бюлер же не обратил на пастора ни малейшего внимания, он начал преспокойно толкать плиту на прежнее место и при этом так громко стонал и кряхтел, словно вот-вот упадет замертво; я должен был ему помочь, но внезапное и совершенно неожиданное появление пастора пригвоздило меня к месту. Бюлер снова положил на могилу куски дерна, поросшие плющом и самшитом.

— Все еще трудитесь, господин Бюлер? — Это спросил пастор.

— Все еще тружусь, господин пастор. Вы ведь знаете: кот мышковать не перестанет, даже когда зубы растеряет. Натура — великое дело, господин пастор, против своей натуры не попрешь.

И, коснувшись пальцами полей шляпы, Бюлер ушел, оставив нас с Франком, просто-напросто взял да и ушел, словно это необычайное происшествие никак его не касалось. Уходя, он прихватил кирку и лом. Франк нерешительно последовал за ним.

А я оказался один на один с пастором и не знал, как мне оправдаться и как объяснить свое поведение.

— Итак? — спросил пастор. — Не пора ли вам, господин Штайнгрубер, проявить ко мне некоторое доверие?

— Там, внизу, стоят десять ящиков, — через силу выдавил я. Меня знобило.

— Может, вы сегодня вечером заглянете ко мне и расскажете все по порядку, надеюсь, вам ясно, что за свой проступок вы вполне можете угодить в тюрьму... Втайне от меня, знаете, по-моему, это не слишком-то порядочно с вашей стороны. — И тоном, не допускающим возражений, он закончил: — Вы вольны думать об этом все, что вам угодно, но покой усопших не должен быть здесь ничем потревожен. Вы можете и обо мне думать все, что вам угодно, но такова моя вера, и, если вам это кажется смешным, учтите: вас никто здесь не держит. Надеюсь, я выразил свою мысль достаточно ясно.

И он покинул меня.

Будка у меня стояла нетопленая, но зато мне навстречу хлынул теплой волной аромат кофе.

— Лотар, а ты знаешь, ведь за то, что мы сделали, сажают, — заявил Бюлер таким тоном, будто разговор шел о погоде или счастливых цифрах в лото.

— Перестань. Да перестань же ты наконец! — взвился я. — Мне и пастор минуту назад сказал то же самое. Катись отсюда, ступай в проповедники. Мне ты надоел. Видеть тебя больше не желаю.

— Бедный, бедный Лотар, — сказал Бюлер, а затем сделал то, чего никогда при мне не делал: он высморкался. Высморкался обстоятельно и солидно. Да еще чихнул без зазрения совести. — Ты чего говоришь, Лотар? Чтоб я перестал? Какое там перестать, когда сейчас только все и начинается... Можешь рассчитывать на меня.

* * *

Четыре года назад, выйдя на пенсию, Баушульте купил в нашем квартале дом с большим земельным участком, позади дома выстроил стеклянную теплицу в тридцать метров длиной и начал разводить орхидеи и другие редкие цветы.

Потом уже совсем случайно я узнал, что среди специалистов Баушульте считается великим умельцем по выращиванию экзотических растений и что ему удалось несколько скрещиваний, которые в кругу знатоков считались невозможными.

Еще когда я состоял в партии, он на собраниях садился рядом со мной и рисовал человечков на листе бумаги. Как-то, когда я с удивлением разглядывал его каракули, он объяснил мне, что рисование помогает ему сосредоточиться. В «Липе» он никогда не выпивал больше трех стаканов пива, даже если попадал в развеселую компанию и его заставляли пировать до утра. Многие его высмеивали, многие ненавидели.

Большой светло-коричневый лабрадор Баушульте лежал перед дверью теплицы, мне пришлось перешагнуть через него, потому что встать он не пожелал.

Баушульге возбужденно замахал руками, чтобы я поскорей закрыл дверь: он как раз высаживал рассаду. Потом он крикнул мне:

— Давай выкладывай! Уж верно, у тебя есть что-то на сердце, раз ты заявился ко мне в тропики.

— Долго рассказывать, — ответил я и уселся на опрокинутый ящик.

— А ты все-таки расскажи, цветы могут и подождать.

Я постарался по возможности сжато рассказать все с самого начала. При этом Баушульте не переставал любовно возиться со своими цветочками, время от времени он вытирал перепачканные в земле руки о длинный синий фартук.

Затем он чуть отступил назад и удовлетворенно поглядел на свою работу.

— Ишь ты каким сыщиком заделался, но теперь нам все это надо доказать. Пусть даже тебе известно, что́ там спрятано, все равно это еще ничего не значит... или значит очень немного... Да, вот, кстати, мы, помнится, ловили одного убийцу, впоследствии выяснилось, что он был наемный убийца; это случилось не здесь, а в Херне, мы шли за ним буквально по пятам, а на кладбище он вдруг исчез у нас из-под самого носа, словно сквозь землю провалился. И как ты думаешь, где мы его нашли? В мертвецкой, в открытом гробу, под белым кружевным покрывалом, наружу, выглядывали только ноги. Лежал себе как самый взаправдашний покойник... Но мне бросилось в глаза, что ботинки грязные. Скажи на милость, кто это у нас, в Германии, положит покойника в гроб в грязных ботинках?..