Жар под золой - [41]

— Конечно. Он мне все воздушные поцелуйчики посылал, когда я высунулась из окна машины... Да, картина была... Все в таких красивых зеленых костюмах, все шагают в ногу, кроме пьяных... А почему ты спросил?

— Недавно я встретил его в Кёльне, а потом еще раз, здесь в городе, в тот день, когда мы с Роландом ходили в пивную.

— Ну и что? — Хелен недоуменно пожала плечами. — Мало ли кто где бывает.

— Но в тот же день, когда он был здесь, Клаудия выступала со своими подружками на Старом рынке... И в Кёльне я его видел в тот день, когда ездил за ящиками для Бальке...

— Лотар, перестань говорить загадками, мне не до этого. Я ничего не понимаю, не мучай меня, выражайся яснее.

— Погоди, Хелен, минутку. Я отдал тебе ключи от машины и пошел с Роландом в пивную. Там мы, как водится, вспомнили старые времена, ты поехала домой на машине, а я трамваем. Когда вагон тронулся, я увидел на тротуаре Клаудию, она здоровалась с каким-то мужчиной, мне показалось, что они хорошо знакомы. Выйти я не мог, двери слишком быстро закрылись...

— Не понимаю, Лотар.

— Тот мужчина был «королем стрелков», который тогда посылал тебе поцелуйчики, и фамилия его Оберман.

— Теперь я вообще ничего не могу понять, — сказала Хелен в полной растерянности. — Какое отношение имеет Клаудия к этому мужчине?

— Хелен, это тот самый человек, которому я в первый рейс привез ящики. Теперь поняла?

— Нет. Все еще не вижу никакой связи.

— Хелен, теперь я могу тебе признаться, потому что сегодня отказался работать у Бальке. Когда ты переодевалась, я ему позвонил. К человеку из Унны можно было бы отнестись с безразличием, если б в тех ящиках не оказались пистолеты.

— Пистолеты?! — с ужасом воскликнула Хелен и тут же зажала себе рот. — Пистолеты, Лотар? — недоверчиво переспросила она, стиснув мою руку.

— Да. Мы с Франком это случайно обнаружили. Он ведь вспыльчивый, мы не раз с ним ругались... Но в этот раз он вспылил вовремя. Так мы обнаружили пистолеты.

— Боже мой, Лотар, и ты говоришь, что Клаудия поздоровалась с этим человеком, Значит, она знакома с ним?

— Да, Хелен, знакома.

* * *

Церковное кладбище выглядело оазисом в этом шумном и беспокойном городе, оно, скорее, походило на роскошный парк начала века, и прежде всего его старая часть, где среди столетних вязов и раскидистых платанов расположились громоздкие семейные склепы, мраморные ангелы в рост человека и статуи Христа, а под деревьями — гробницы с потемневшим мрамором, зеленым и красным гранитом; издали кладбище походило на рощу, но эта роща была обнесена красной кирпичной стеной выше человеческого роста.

В жару здесь царила тень, а в дождь благодаря широким кронам деревьев дорожки оставались сухими. Лишь после дождя, если от ветра колыхались кроны, на землю капало, но не с неба, а с деревьев.

В свой первый рабочий день я бездельничал: читал на могильных плитах имена, даты рождения и смерти и высчитывал, сколько лет прожили люди, которые здесь были похоронены и превратились в прах под цветами, гранитом и мрамором. Оказалось, что многие умерли, когда им было столько лет, сколько мне теперь, а то и значительно меньше.

Но ни на одном надгробном камне не была указана причина смерти: убийство, несчастный случай, самоубийство, рак, печень, старческая слабость... От чего они умерли, узнать было нельзя.

Я даже испытывал некоторое удовлетворение оттого, что не так уж мало людей, похороненных здесь, умерли более молодыми, чем я сейчас. Но, кроме возраста, надгробные камни не сообщали никаких сведений об умерших, и мне оставалось лишь гадать об их жизненном пути.

В одном углу кладбища на могильных плитах были высечены или нарисованы Железные кресты: можно было не сомневаться, что здесь захоронены те, кто под конец войны погиб в наших местах солдатами — либо в последних перестрелках, либо в госпитале от ран.

В другом углу были погребены иностранные рабочие, главным образом русские, но немало и поляков, югославов и французов, вывезенных в Германию на принудительные работы и умерших еще до окончания войны; и здесь на могильных камнях не было указано причин смерти: то ли кого расстреляли, то ли замучили пытками, то ли кто умер от голода. Этот участок кладбища был ухоженный, хотя почти все могильные плиты заросли плющом.

Церковный совет, зачисливший меня на должность по ходатайству молодого пастора и его старшего коллеги, не вменил мне никаких дополнительных обязанностей, кроме одной: вести себя скромно и почтительно по отношению к участникам погребальной церемонии и к посетителям кладбища.

Я сдал свои документы в церковную контору, и в одно из воскресений старый, но еще достаточно бодрый пенсионер, который был предшественником лежавшего в больнице сторожа и лет тридцать исполнял эту должность на кладбище, ввел меня в круг моих задач и обязанностей.

Поначалу он говорил односложно и поглядывал на меня с недоверием, как бы прикидывая, справлюсь ли я с такой работой. Объясняя что-нибудь, старик больше действовал руками, чем языком. Жуя табак, он время от времени сплевывал, и коричневый плевок описывал большую дугу над чьей-нибудь могилой. Потом он повел меня в будку, где лежали инструменты и была отгорожена каморка для сторожа. В центре каморки стояла старая печка-чугунка.