Жар под золой - [32]

Я стоял на тротуаре и смотрел, как идет работа.

Тут ко мне опять подошел бригадир:

— Какая жалость, такой человек — и вынужден загорать.

— Загораю, но не весь день, — ответил я. Бригадир раздражал меня, я всегда презирал подобных «добрячков», пресмыкающихся перед начальством и помыкающих подчиненными.

— Да, времена тяжелые, — вздохнул он, — но, глядишь, и полегчают. — Он обернулся и заорал на рабочего-турка.

Я уже хотел было шагать домой, как вдруг заметил Габи, направлявшуюся в нашу сторону. Она была во всем черном (Габи призналась мне, что собирается целый год ходить в черном в знак траура по Эберхарду). Увидев, что я не один, Габи остановилась в нерешительности, но я кивнул ей, и она подошла ко мне. Дорожные рабочие глазели на нее и ухмылялись. Турок тоже. Я не знал, зачем она пришла, но взял ее под руку и повел через палисадник к подъезду моего дома.

И тут она выпалила:

— Лотар, я хочу развестись с Франком... Как это сделать, куда обратиться?

Я чуть не рассмеялся, так как принял это за шутку, но, увидев ее печальное лицо, спросил:

— Ты что-то сказала насчет развода, а?

— Не смейся, Лотар. Я серьезно хочу развестись.

Ничего не отвечая, я лишь качал головой. Тогда Габи толкнула меня локтем в бок:

— Ты же знал об этом и ничего мне не сказал. И не стыдно тебе?

— Габи, я вообще не понимаю, о чем ты говоришь. Выражайся яснее.

— Ты ведь знал, что Франк мне изменяет: он уже полгода встречается с одной вертихвосткой из вашей прежней фирмы.

— Нет, Габи, я этого не знал. Честное слово, слышу об этом впервые.

— Зато я давно знала. К Франку у меня претензий нет, я понимаю, что, имея жену с такой внешностью, будешь к другим бабам бегать... Теперь же, когда Эберхард умер, я попросила Франка, чтобы он совершенно откровенно сказал мне, сколько это еще будет продолжаться с вертихвосткой. Он разбушевался, я испугалась и ушла... взяла и ушла... Но куда деваться, ведь денег у меня нет, кому я нужна... Господи, что же делать?

Габи разволновалась, покраснела. Я взял ее за руку.

— Пойдем к нам, а то Пфайферша опять в окно высунулась, слух у нее как у рыси.

— Пфайферша? Ах, о ней-то я и не подумала. Вот она могла бы меня взять, ведь старушка одна во всем доме. — С ее лица вдруг исчезло грустное выражение и появилась мечтательная улыбка. — Слушай, Лотар, может, Пфайферша возьмет меня к себе? Поговори с ней, она тебя послушает.

* * *

Осман Гюрлюк действительно выиграл в лотерею — сто тысяч марок с лишним, и он осуществил свое давнишнее желание: нанял автобус.

Осман был у меня несколько недель подсобником на одной стройке, сейчас он работал в какой-то фирме, занимавшейся сносом ветхих зданий. И вот он нанял в субботу целый автобус — пятьдесят шесть сидячих мест, — усадил туда жену, шестерых детей и стал разъезжать по нашему поселку.

Дети махали из окон автобуса бумажными флажками, водитель делал кислую мину, когда прохожие на улице смеялись над забавным экипажем, крутил пальцем у виска и показывал назад, как бы говоря, что он тут ни при чем.

Осман нанял автобус на сутки — с полудня субботы до полудня воскресенья, и водителю было велено колесить в это время исключительно по нашему предместью. Весь поселок только и судачил об Османе и его нелепой затее.

В воскресный полдень он отправился с женой на обед к Паяцу. Всем, кто еще с утра торчал в «Липе», он выставил столько пива и водки, сколько те могли выпить. Все они смеялись над турком, которому его «почетный круг» обошелся не менее чем в тысячу марок. Лишь немногие не завидовали его лотерейному счастью. Водитель автобуса, которого тоже пригласили на обед, был обижен тем, что ему пришлось чуть ли не сутки без всякого смысла возить взад-вперед по поселку какого-то турецкого болвана, это было ниже его достоинства; да еще посетители у стойки поддразнивали его, то и дело интересуясь, не думает ли он теперь водить автобусы в Стамбуле.

Осман и его семейство наслаждались тем, что могли сказать: мы платим за все. У нас есть.

Потягивая пиво у стойки, я все пытался заговорить с Франком о Габи, но он не давал мне рта раскрыть.

— Ты погляди, как этот турок расхвастался, — повторял он. — Я всегда говорил: нет справедливости на земле.

Осман выставил нам бутылку ракии. Я не привык к анисовой водке и захмелел быстрее, чем обычно. Паяц ухмылялся, довольный: в последнее время редко бывало, чтобы по воскресеньям дела шли так хорошо.

Когда мы с Франком уходили из «Липы», большинство посетителей были пьяны.

По дороге домой я спросил Франка:

— Тебе Габи готовит?

— Что за вопрос. Почему бы ей не готовить? Теперь, когда отец умер, она все равно целый день ничего не делает.

Выйдя из машины, я хотел было рассказать, что Габи приходила ко мне, что она желает развода, но, увидев Пфайфершу в окне, передумал: «Не лезь, не твоя это забота, пусть сами разбираются».

— Лотар, дело с ящиками нельзя так оставить. Давай расследуем это на свой страх и риск. Съезжу с тобой еще раз; все-таки вдвоем больше увидишь и услышишь. А может, рассказать про все какому-нибудь журналисту, который умеет держать язык за зубами...

— Не стоит тебе встревать, Франк, это моя работа... да и знаем мы с тобой считай что ничего.