Жанна – Божья Дева - [196]
– Не знаю и полагаюсь на Господа.
Надеялась ли она на другое знамя, например на знамя короля?
– Я предпочитала нести то знамя, которое велел мне взять Господь, но во всём этом я полагалась на Его волю.
Для чего она ставила «Иисус – Мария» в заголовке своих писем?
– Церковные люди, писавшие мои письма, ставили это, и некоторые из них говорили, что мне подобало ставить эти два слова: Иисус – Мария.
Если бы она потеряла свою девственность, приходили бы к ней ещё её видения?
– Это мне не было открыто.
А если бы она вышла замуж?
– Не знаю и полагаюсь на волю Господню.
Вопрос политической морали: что она думает об убийстве Иоанна Неустрашимого? (Трудно подумать, что Пьер Кошон не поперхнулся на этом месте, вспомнив принципиальную позицию, которую он занял в деле Жана Пети.)
– Это было великим несчастьем для королевства Французского (она не разделяет насчёт политического убийства воззрений Жана Пети и того, кто её судит. – С. О.). Но что бы ни произошло между ними (между герцогом и королём. – С. О.), – Бог послал меня на помощь королю Франции.
Они вернулись к основной теме о повиновении церковной власти. Что она имела в виду, говоря, что будет отвечать так, как перед папой Римским?
– Обо всём я отвечала так правдиво, как только знала. И если что-нибудь такое, что я забыла сказать, придёт мне на память, я это охотно скажу.
Считает ли она, что была бы обязана сказать папе всю правду?
Она ответила довольно уклончиво:
– Я прошу, чтобы меня отвели к нему; тогда я буду отвечать перед ним всё, что должна буду ответить.
Следствие идёт к концу. Ещё несколько дополнительных вопросов.
Целовала ли она своих святых? Пахнут ли они? Как именно она их целовала? И тому подобное.
– Я целовала их обеих… Лучше целовать их снизу, чем сверху… Я не могла целовать их, не чувствуя их и не прикасаясь к ним… Знайте, что они пахнут хорошо…
И тут судьи возмутились таким плотским восприятием – участием не только духа, но и плоти в предвкушении вечного блаженства. Но когда свет несотворенный, по молитве преп. Серафима, осенил Мотовилова, тот тоже ощущал и «запах, подобно которому нет на земле», и «теплоту необыкновенную»; и преп. Серафим: тоже «целовавший» святых Царствия Небесного: знал, что «так это и должно быть на самом деле».
Плела ли она венки для своих святых?
– В их честь, их изображениям в церквах, я не раз приносила венки; но не помню, чтоб давала венки тем, которые мне являются…
А когда она вешала венки на Дерево фей, она тоже вешала их в честь тех, кто ей является?
– Нет.
Слышала ли она о людях, ходящих на радения с феями?
– Сама я этого не делала и ничего об этом не знаю. Слышала об этом, что туда ходят по четвергам, но не верю в это и считаю, что всё это колдовство.
Почему её знамя во время коронации было ближе всех к королю?
– Оно было в борьбе – справедливо, чтобы оно было в чести.
Трибунал собрал достаточно элементов, которые теперь проверяются, сличаются, переписываются. Через неделю, 24 марта, Маншон зачитал ей протоколы допросов. Она попросила читать ей последовательно вопросы и ответы и сказала, что будет делать замечания только там, где будет не согласна или захочет что-нибудь добавить.
Во время чтения она сделала только два дополнительных замечания:
– Моё прозвище д’Арк или Роме – в моём краю девушки носят прозвище матери.
И далее, о женской одежде:
– Дайте мне её, чтобы я ушла к моей матери, – это я сказала, чтобы меня выпустили из тюрьмы; а если бы я вышла из тюрьмы, я спросила бы совета о том, что я должна делать.
Спросила бы, конечно, не у них.
Пришло Благовещение, её любимый праздник, совпадавший в этом году с Вербным воскресеньем; наступала Страстная неделя.
Больше, чем когда-либо, она умоляла разрешить ей пойти к обедне. 25 марта Кошон, Бопер, Миди, Морис и Тома Курсельский пришли к ней в тюрьму, где они по-прежнему оставляли её в руках английских солдат. Ещё раз они попытались вырвать у неё внешний знак покорности – заставить её переодеться в женское платье в обмен на разрешение пойти в церковь. Блюстители христианской морали, они настолько хорошо знали об ужасе, происходившем в тюрьме, что на этот раз, по-видимому, побоялись брать с собою нотариусов – в предвидении некоторых заявлений, которые она могла сделать по поводу своей одежды: отчёт об этом посещении отсутствует и в манускрипте Юрфе, и в Орлеанском манускрипте, т. е. он, по-видимому, не фигурировал в нотариальной записи допросов и был отдельно составлен самими судьями так, чтобы не получилось неловкости.
«Жанна нам ответила просьбой, чтоб ей разрешили пойти к обедне в мужской одежде, какая на ней, и чтоб ей разрешили причаститься на Пасху.
Мы сказали ей, чтоб она ответила, готова ли она отказаться от мужской одежды, если это будет ей разрешено.
Ответила, что не имеет об этом совета и ещё не может надеть женское платье.
Мы сказали ей, чтоб она спросила совета у своих святых о том, должна ли она надеть женское платье».
– Неужели нельзя разрешить мне пойти к обедне так, – я этого хочу больше всего на свете… Но переменить одежду я не могу, это не в моей власти.
«Вышеназванные магистры призвали её, ради всего добра и благочестия, какие в ней как будто были, надеть платье, приличествующее её полу; Жанна ответила, что это не в её власти и чтоб ей об этом больше не говорили».
Граф Геннинг Фридрих фон-Бассевич (1680–1749) в продолжении целого ряда лет имел большое влияние на политические дела Севера, что давало ему возможность изобразить их в надлежащем свете и сообщить ключ к объяснению придворных тайн.Записки Бассевича вводят нас в самую середину Северной войны, когда Карл XII бездействовал в Бендерах, а полководцы его терпели поражения от русских. Перевес России был уже явный, но вместо решительных событий наступила неопределенная пора дипломатических сближений. Записки Бассевича именно тем преимущественно и важны, что излагают перед нами эту хитрую сеть договоров и сделок, которая разостлана была для уловления Петра Великого.Издание 1866 года, приведено к современной орфографии.
«Рассуждения о Греции» дают возможность получить общее впечатление об активности и целях российской политики в Греции в тот период. Оно складывается из описания действий российской миссии, их оценки, а также рекомендаций молодому греческому монарху.«Рассуждения о Греции» были написаны Персиани в 1835 году, когда он уже несколько лет находился в Греции и успел хорошо познакомиться с политической и экономической ситуацией в стране, обзавестись личными связями среди греческой политической элиты.Персиани решил составить обзор, оценивающий его деятельность, который, как он полагал, мог быть полезен лицам, определяющим российскую внешнюю политику в Греции.
Иван Александрович Ильин вошел в историю отечественной культуры как выдающийся русский философ, правовед, религиозный мыслитель.Труды Ильина могли стать актуальными для России уже после ликвидации советской власти и СССР, но они не востребованы властью и поныне. Как гениальный художник мысли, он умел заглянуть вперед и уже только от нас самих сегодня зависит, когда мы, наконец, начнем претворять наследие Ильина в жизнь.
Граф Савва Лукич Рагузинский незаслуженно забыт нашими современниками. А между тем он был одним из ближайших сподвижников Петра Великого: дипломат, разведчик, экономист, талантливый предприниматель очень много сделал для России и для Санкт-Петербурга в частности.Его настоящее имя – Сава Владиславич. Православный серб, родившийся в 1660 (или 1668) году, он в конце XVII века был вынужден вместе с семьей бежать от турецких янычар в Дубровник (отсюда и его псевдоним – Рагузинский, ибо Дубровник в то время звался Рагузой)
Написанная на основе ранее неизвестных и непубликовавшихся материалов, эта книга — первая научная биография Н. А. Васильева (1880—1940), профессора Казанского университета, ученого-мыслителя, интересы которого простирались от поэзии до логики и математики. Рассматривается путь ученого к «воображаемой логике» и органическая связь его логических изысканий с исследованиями по психологии, философии, этике.Книга рассчитана на читателей, интересующихся развитием науки.
В основе автобиографической повести «Я твой бессменный арестант» — воспоминания Ильи Полякова о пребывании вместе с братом (1940 года рождения) и сестрой (1939 года рождения) в 1946–1948 годах в Детском приемнике-распределителе (ДПР) города Луги Ленинградской области после того, как их родители были посажены в тюрьму.Как очевидец и участник автор воссоздал тот мир с его идеологией, криминальной структурой, подлинной языковой культурой, мелодиями и песнями, сделав все возможное, чтобы повествование представляло правдивое и бескомпромиссное художественное изображение жизни ДПР.