Жанна – Божья Дева - [192]

(Мне непонятно, как можно согласовать с теорией о том, что Голоса были выражением её собственных желаний, это явное трогательное старание перетолковать то, что ей открывается.)

Тут они переспросили, уверена ли она, что попадёт в рай.

– Твёрдо верю, как мне это сказали мои Голоса, что я буду спасена, – так же твёрдо, как если бы я уже была там.

Ей сказали, что этот ответ (лишённый того смирения, от которого некоторые из них «никогда не поднимали глаз от земли») «имеет большой вес».

– Действительно, я считаю его великим сокровищем.

Думает ли она, что не может совершить смертный грех?

– Ничего об этом не знаю и полагаюсь на Господа.

Они ушли завтракать в сознании, что поймали её на гордыне. Но когда они, подкрепившись, вернулись в тюрьму, она сказала, не дав им открыть рот:

– Относительно уверенности в том, что я буду спасена, – вот как я это понимаю: при условии, что я сдержу обеты, которые я дала Господу, то есть сохраню девственными тело и душу.

Считает ли она, что ей нужно исповедоваться?

– Не знаю, грешила ли я смертельно; но думаю, что если бы я была в смертном грехе, святая Екатерина и святая Маргарита тотчас оставили бы меня. И считаю, что нельзя достаточно очистить свою совесть.

Тогда они стали доказывать ей, что она совершала смертные грехи.

Не хулила ли она Бога в тюрьме?

– Нет!

Не смертный ли грех предать смерти пленного, имеющего право себя выкупить?

– Я этого не делала.

«Делала», – настаивали они и сослались на историю с Франке д’Аррасом.

– Я не препятствовала его казни, раз он этого заслужил и признал себя убийцей, разбойником и изменником.

Дала ли она денег тому, кто взял в плен Франке?

– Я не начальник монетного двора и не казначей королевства Французского, чтоб платить деньги.

Тогда они предъявили ей целый список смертных грехов:

«Она атаковала Париж в праздничный день – взяла себе кобылу епископа Санлисского – прыгнула с башни в Боревуаре – носила мужскую одежду – допустила смерть Франке д’Арраса».

Она ответила по пунктам:

Относительно приступа на Париж: «Я не думаю, что это смертный грех; а если да, то это касается Бога и на исповеди священника».

Относительно кобылы: «Я твёрдо верю, что это не был смертный грех перед Господом».

Боревуар она сама считала своей самой слабой минутой: «После прыжка я исповедалась и просила прощения у Господа и получила прощение от Господа. И считаю, что я поступила не хорошо, но поступила плохо. Я знаю, что я получила прощение, потому что мне это сказала святая Екатерина, после того как я исповедалась. И исповедалась я по совету святой Екатерины».

Очень ли она себя наказывала, когда каялась?

– Большую часть своего наказания я несла на себе страданиями, которые я себе причинила, упав… Был ли это смертный грех, я не знаю, но полагаюсь на Господа.

Наконец о мужской одежде: «Раз я это делаю по повелению Господа и для того, чтобы Ему служить, я не считаю, что делаю плохо. И когда Господу будет угодно повелеть, эта одежда будет тотчас снята!»

* * *

Процесс вступает в решающую фазу. На следующий день, 15 марта, они начинают требовать от неё, чтобы она предоставила Церкви судить о её видениях и покорилась бы её решению. Церкви – это значит им, законно учреждённому инквизиционному трибуналу.

– Пусть церковные люди посмотрят и разберут мои ответы и потом пусть мне скажут, есть ли в них что-нибудь против христианской веры: благодаря моему Советуя сумею сказать, как это на самом деле, и потом скажу, что узнаю об этом через мой Совет. Но если там есть что-нибудь плохое против христианской веры, которую заповедал Господь, я не хочу за это держаться и была бы очень огорчена, что пошла против веры.

Тогда они стали долго и подробно объяснять ей, что она должна не просить совета у торжествующей Церкви, которая на небе, а подчиниться той Церкви, которая установлена Богом на земле, – воинствующей Церкви, представленной законной иерархией (т. е. в данном случае епископом Бовезским и викарием инквизитора, который является делегатом Святого Престола).

– Сейчас я вам ничего другого не отвечу, – сказала она.

Огласив этот вопрос во всём объёме, они на время оставили его. Они перешли к её попыткам бежать, которые с точки зрения инквизиционного права сами по себе являлись преступными. Она ответила откровенно:

– Никогда и нигде не было того, что я была в плену и не хотела бежать.

И, отвечая на их вопросы относительно попытки бегства из Болье, добавила:

– Мне кажется, Богу не было угодно, чтобы я бежала в тот раз, и нужно было, чтобы я увидала английского короля, как мне уже раньше сказали мои Голоса…

Дали ли ей Голоса разрешение бежать?

– Я несколько раз просила разрешения, но ещё не получила его…

И тотчас пояснила:

– Если бы я увидала дверь открытой, я ушла бы; это и было бы мне разрешение от Господа. И твёрдо верю: если бы я увидала дверь открытой и мои стражники и другие англичане не могли бы мне помешать, я сочла бы, что это есть разрешение и что Господь мне поможет. А без разрешения не уйду, – разве только сделаю попытку, чтобы знать, угодно ли это Господу… Есть пословица: помогай себе сам и Бог тебе поможет… К чему я это говорю: если я уйду, то пусть не говорят, что я ушла без разрешения.