Жанна – Божья Дева - [184]

Но почему её король не слышит больше откровений так, как он их слышал, когда она была с ним? Вопрос коснулся того, что, может быть, больше всего наболело у неё на душе: как мог её король перестать слушать «советы», которые Бог «вкладывал ей в сердце»?

– Я не знаю, – ответила она, – может быть, так угодно Господу… Без помощи Божией я не могла бы сделать ничего.

Обещали ли ей Голоса, что она убежит из тюрьмы?

– Я и это должна вам говорить?

Видит ли она что-нибудь, кроме света?

– Всего я вам не скажу; на это мне нет разрешения, и моя присяга к этому не относится; и я не обязана вам отвечать.

Она попросила дать ей в письменной форме вопросы, на которые она не ответила. И добавила:

– Есть у маленьких детей такая пословица: за высказыванье правды иной раз и вешают…

Тем временем Бопер сообразил, что эта девушка, уверенная в том, что она послана Богом, наверное, заслуживает осуждения за гордыню: нужно только соответствующей постановкой вопросов заставить её высказаться на эту тему Он спросил в лоб:

«Находитесь ли вы в благодати Божией?»

Давно потерявшие священный трепет перед божественным, они поставили перед ней дилемму, в которой она не могла не запутаться: скажет да – гордыня; а скажет, что не знает, – так как же тогда она может утверждать с полной уверенностью, что её Голоса – от Бога? И согласно показаниям 1455 г., в зале суда произошло движение: один из асессоров, Жан Лефевр, осмелился заметить, что нельзя задавать неграмотной девушке такие вопросы, на которые способен ответить не всякий богослов. Но Кошон, не слушая его, сам повторил вопрос Бопера:

– Жанна, находитесь ли вы в благодати Божией?

– Если я не в ней – Бог да приведёт меня в неё! Если я в ней – Бог да сохранит меня в ней!

Получив вместо дилеммы нечто совсем иное, многие из этих учёных богословов начинали находить, что «своими ответами она творила чудеса» (но они подождали окончания Столетней войны, чтобы сказать это громко).

– Я была бы самым несчастным существом на свете, – продолжала она, – если бы знала, что не имею благодати Божией… Я думаю, мои Голоса не приходили бы больше ко мне, если бы я была в грехе.

Бопер атаковал с другой стороны: голоса, пославшие её на помощь королю Франции, – не учили ли они её ненавидеть его политических врагов?

– В Домреми я знала только одного бургиньона…

По собственным словам Жерардена д’Эпиналя, она в Домреми не только совершенно мирно беседовала с ним, хотя не скрывала своего неодобрения его политическим взглядам, – она даже крестила его сына и впоследствии была очень рада встретить его опять в Шалоне; но сейчас, при виде окружающих её постных лиц, ей захотелось показать сверкание стали этим «торжественным отцам», залившим страну кровью под предлогом «конечного замирения королевств Французского и Английского».

– Мне хотелось бы, чтоб с него сняли голову, если бы Бог позволил!

Она стала грозной:

– С бургиньонами случится беда, если они не сделают того, что должны, – я это знаю через мои Голоса!

И она выправила нарочито неправильно поставленный вопрос, перечеркнула минус на плюс, сказала, что её интересовало не «против», а «за».

Было ли у неё намерение угнетать бургиньонов?

– У меня была большая любовь и большое желание, чтобы мой король получил своё королевство.

Когда она была маленькой, было ли ей откровение о том, что англичане придут во Францию?

– Да они уже были во Франции, когда Голоса начали меня посещать!

И опять она долго говорила им о своём детстве, о хороводах у «Дерева фей», в которых трибунал искал способа связать её видения с языческими суевериями.

Перед тем как отправить её назад к сторожившим её «годонам», они потребовали, чтобы она переоделась в женское платье. «Если хотите меня выпустить, дайте мне его, я его надену и уйду. А иначе – нет. Удовольствуюсь этой одеждой, раз Богу угодно, чтоб я её носила!»

* * *

После перерыва в два дня четвёртый допрос, 27 февраля, опять начался неизбежным требованием присяги.

– Охотно присягну в том, что буду говорить правду о том, что относится к процессу, но не обо всём, что знаю… Мне кажется, вы должны этим удовольствоваться, я уже достаточно присягала.

Бопер, председательствовавший и на этот раз, не стал больше настаивать. Он вдруг оказался удивительно внимательным и спросил её, как она себя чувствует.

– Вы же видите, как я себя чувствую: так хорошо, как только могу.

Показала ли она ему запястья своих рук, натёртые цепями, в протоколе не сказано.

Он поинтересовался ещё, постится ли она недавно наступившим постом (можно себе представить, как её кормили).

– Да, действительно, я всё время постилась!

Слышала ли она опять Голос?

– Да, действительно, много раз!

Между строками ими же составленного протокола чувствуется тревога: слышала ли она Голос и на самом предыдущем заседании? (Как заявил на процессе Реабилитации Упвиль, «многие, судя по её ответам, приходили к мысли, что она получает духовную помощь».)

Сначала она не захотела ответить – «это не относится к вашему процессу», – а потом сказала: «Да… но я плохо его понимала, и пока не вернулась в свою камеру, не разобрала ничего такого, что могла бы вам сказать. Там Голос мне сказал, чтоб я отвечала вам смело».