Жанна – Божья Дева - [181]
Сразу после этого вступления завязался первый упорный бой. Когда Кошон, следуя нормальной инквизиционной процедуре, потребовал от неё присяги в том, что она будет отвечать всю правду на все вопросы, она ответила:
– Я не знаю, о чём вы будете меня допрашивать. Может быть, вы будете спрашивать меня о вещах, которых я не должна вам говорить.
Она ясно понимала, что трибунал будет добиваться шинонской тайны, и решила непоколебимо, что ни в коем случае не скажет им о тайных сомнениях Карла VII в его собственном наследственном праве; с другой стороны, она добровольно связала себя обетом не говорить никому о той славе, которая её осияла в глазах короля. Но и помимо шинонской тайны она понимала, что её будут допрашивать о её видениях, и чувствовала, что не может об этом говорить без особого «разрешения от Господа» – по самой простой, элементарной причине: говоря словами Жерсона, «это чувствование и знание таково и столь тайно, что словами его нельзя показать». Она сама, по-видимому, даже смущалась этой невозможностью точно описать, что, собственно, она видит, она просила Бога помочь ей в этом, но наряду с тем, что она постепенно рассказала «так достоверно, как могла», текст процесса до конца пестрит местами, свидетельствующими о несказанности её видений.
Трибунал настаивал на принесении присяги. Она осталась при своём:
– Относительно моих отца и матери и всего того, что я сделала, когда была во Франции, охотно присягну. Но об откровениях, которые были мне даны от Бога, я никогда не говорила никому, кроме одного короля; этих вещей я не открою, даже если мне отрубят голову, потому что я их получила через видения или через мой тайный Совет… Через восемь дней я буду знать, должна ли я действительно их открыть.
Судьи горячились и шумели, находившиеся в зале представители английской власти тоже начали подавать голос. Возможно, что она в эти минуты впервые сказала фразу, которую, по показаниям Массье, она не раз повторила в ходе процесса:
– Дорогие отцы, не говорите все сразу…
Во всяком случае, трибуналу оставалось выбирать: или вообще отказаться от приведения к присяге, или принять присягу в урезанном виде. Кошон предложил ей присягнуть, что она будет отвечать правду обо всём, что относится к вере.
Тогда «оная Жанна встала на колени, положив обе руки на требник, и присягнула, что будет говорить правду на все вопросы, которые ей будут ставить относительно веры, но вышеупомянутых откровений не скажет никому».
На этом она будет стоять до конца: о том, КАК ОНА ВЕРУЕТ, она готова отвечать, но кроме того есть вещи, которых она не скажет никогда. И тот факт, что она с самого же начала заявила это в своей присяге, был судьям неприятен настолько, что они на этом месте в своём официальном латинском переводе прямо фальсифицировали первоначальный текст, лишь теперь ставший доступным благодаря изысканиям о. Донкёра.
Трибунал перешёл к установлению личности.
– В моём краю меня звали Жаннеттой, Жанной с тех пор, как я пришла во Францию.
Есть ли у неё какие-либо прозвища? Весь христианский мир знал её под именем «Девушка»; но она не захотела упомянуть его здесь, для того ли, чтобы их не дразнить, или потому, что в её представлении это было не прозвище, а нечто иное.
– О моих прозвищах не знаю ничего…
Ей приказали прочесть «Отче Наш». Она ответила, обращаясь к Кошону:
– Прочту охотно, если вы меня исповедуете.
Тот заявил:
– Я вам предоставлю двух или трёх людей из тех, кто здесь присутствует, чтобы вы прочитали им «Отче Наш» и Ave Maria.
Но Дочь Божия была согласна произнести «Отче Наш» только при таинстве, которого так давно была лишена, а отнюдь не в порядке судебного разбирательства:
«Ответила, что не прочтёт иначе как на исповеди».
Впоследствии на допросе 12 марта она сказала:
«Я люблю читать „Отче Наш“. И когда я отказывалась его читать, это было для того, чтобы владыка Бовезский меня исповедал».
Разумеется, Кошон не предоставил ей таинства.
В заключение этого первого, уже слишком затянувшегося допроса от неё потребовали клятвы, что она не будет стараться бежать, – опять в полном согласии с инквизиционным правом. Она отказалась наотрез:
– Если я убегу, никто не будет вправе укорять меня тем, что я нарушила свою клятву, потому что я не дала своего слова никому.
Перед тем как её увели, она «пожаловалась, что её держат в цепях и в оковах». Ей ответили, что это именно для того, чтобы она не бежала.
– Верно, – сказала она, – что я хотела бежать и теперь ещё хочу. Разве это не право всякого пленного?
Первое заседание суда прошло столь неблагопристойно, что второе было назначено в другом помещении, поменьше, и были приняты меры к недопущению посторонних лиц. И чтобы не нести одному всю ответственность, Кошон предоставил на этот раз председательствовать одному из шести представителей Университета, самому видному из них – Боперу
Второй допрос – 22 февраля – начался их новой попыткой получить безоговорочную присягу Безуспешно:
– Я принесла её вчера, вашу присягу, хватит с вас… Вы налагаете на меня слишком большую тяжесть!
И когда они продолжали настаивать:
– Может случиться, что вы спросите у меня такие вещи, о которых я скажу вам правду, и другие вещи, о которых я вам не скажу. Если бы вы были хорошо осведомлены обо мне, вы должны были бы желать, чтобы я не была в ваших руках. Я не сделала ничего иначе как по откровению!
Филипп Филиппович Вигель (1786–1856) — происходил из обрусевших шведов и родился в семье генерала. Учился во французском пансионе в Москве. С 1800 года служил в разных ведомствах министерств иностранных дел, внутренних дел, финансов. Вице-губернатор Бессарабии (1824–26), градоначальник Керчи (1826–28), с 1829 года — директор Департамента духовных дел иностранных вероисповеданий. В 1840 году вышел в отставку в чине тайного советника и жил попеременно в Москве и Петербурге. Множество исторических лиц прошло перед Вигелем.
Автор — полковник Красной армии (1936). 11 марта 1938 был арестован органами НКВД по обвинению в участии в «антисоветском военном заговоре»; содержался в Ашхабадском управлении НКВД, где подвергался пыткам, виновным себя не признал. 5 сентября 1939 освобождён, реабилитирован, но не вернулся на значимую руководящую работу, а в декабре 1939 был назначен начальником санатория «Аэрофлота» в Ялте. В ноябре 1941, после занятия Ялты немецкими войсками, явился в форме полковника ВВС Красной армии в немецкую комендатуру и заявил о стремлении бороться с большевиками.
Анна Евдокимовна Лабзина - дочь надворного советника Евдокима Яковлевича Яковлева, во втором браке замужем за А.Ф.Лабзиным. основателем масонской ложи и вице-президентом Академии художеств. В своих воспоминаниях она откровенно и бесхитростно описывает картину деревенского быта небогатой средней дворянской семьи, обрисовывает свою внутреннюю жизнь, останавливаясь преимущественно на изложении своих и чужих рассуждений. В книге приведены также выдержки из дневника А.Е.Лабзиной 1818 года. С бытовой точки зрения ее воспоминания ценны как памятник давно минувшей эпохи, как материал для истории русской культуры середины XVIII века.
Граф Геннинг Фридрих фон-Бассевич (1680–1749) в продолжении целого ряда лет имел большое влияние на политические дела Севера, что давало ему возможность изобразить их в надлежащем свете и сообщить ключ к объяснению придворных тайн.Записки Бассевича вводят нас в самую середину Северной войны, когда Карл XII бездействовал в Бендерах, а полководцы его терпели поражения от русских. Перевес России был уже явный, но вместо решительных событий наступила неопределенная пора дипломатических сближений. Записки Бассевича именно тем преимущественно и важны, что излагают перед нами эту хитрую сеть договоров и сделок, которая разостлана была для уловления Петра Великого.Издание 1866 года, приведено к современной орфографии.
Иван Александрович Ильин вошел в историю отечественной культуры как выдающийся русский философ, правовед, религиозный мыслитель.Труды Ильина могли стать актуальными для России уже после ликвидации советской власти и СССР, но они не востребованы властью и поныне. Как гениальный художник мысли, он умел заглянуть вперед и уже только от нас самих сегодня зависит, когда мы, наконец, начнем претворять наследие Ильина в жизнь.
Граф Савва Лукич Рагузинский незаслуженно забыт нашими современниками. А между тем он был одним из ближайших сподвижников Петра Великого: дипломат, разведчик, экономист, талантливый предприниматель очень много сделал для России и для Санкт-Петербурга в частности.Его настоящее имя – Сава Владиславич. Православный серб, родившийся в 1660 (или 1668) году, он в конце XVII века был вынужден вместе с семьей бежать от турецких янычар в Дубровник (отсюда и его псевдоним – Рагузинский, ибо Дубровник в то время звался Рагузой)