Жан-Жак Руссо - [75]

Жан-Жак любил уединяться, но при этом вовсе не дичился людей. Ему нравилось бывать в компании своих хозяев, случалось катать на лодке Терезу, жену приемщика и ее сестер. Однажды они торжественно выпустили на маленький остров несколько пар кроликов. По вечерам Жан-Жак ужинал с приемщиком и его домашними. Вот так хотелось бы, вспоминал он в своей «Исповеди», жить всегда. Если меня оставят в покое, записал он 1 октября, «я решил остаться на этом острове и закончить здесь свои дни и свои горести».

Но разве могли оставить в покое этого возмутителя спокойствия? 10 октября Секретный совет Берна потребовал от бальи Нидо издать приказ об изгнании Руссо. Жан-Жак, ссылался на приближение холодов, на свои болезни, просил, чтобы ему дали хотя бы две-три недели. Потом ему пришла в голову безумная идея. 20 октября он обратился к бальи — порядочному человеку, который старался выпросить для него отсрочку: он не знает, куда ему податься, а потому просит поместить его в заключение; он сам будет себя обеспечивать, ничего не будет писать, не будет сообщаться с внешним миром. Ему нужно будет лишь иметь несколько книг и возможность иногда совершать прогулку по саду. Это было предложение одновременно абсурдное и трагическое. 21 октября Берн дал ему пять дней на сборы и потребовал окончательно покинуть подвластную ему территорию.

Руссо попросил дю Пейру позаботиться о его бумагах, особенно о первой части «Исповеди», которую он начал писать еще в Мотье. Теперь он намерен был податься в Берлин, где собирался провести зиму рядом с милордом Маршалом, а потом отплыть в Англию. 25-го он покинул остров, снова не взяв Терезу с собой. Первая его остановка была в Бьенне, маленьком городке, подчиненном Балю. На следующий же день ему дали понять, что власти городка не имеют никакого желания из-за него навлечь на себя неудовольствие Берна. 30-го числа, больной и «со смертельной тоской в сердце», Руссо прибыл в Баль, а на следующий день отправился оттуда в Страсбург, куда и прибыл 2 ноября совершенно измученный и не будучи в состоянии двигаться дальше. Он не знал, как быть: ехать ли в Берлин, остановиться в Готе, присоединиться к Рэю в Амстердаме или сразу отправиться в Англию проездом через Париж?

И вдруг всё стало образовываться само собой. Страсбург устроил Жан-Жаку хороший прием, который его подбодрил. 22 ноября Дэвид Юм прислал ему дружеское письмо, и все стали уговаривать его отправиться в Англию. 30 ноября он сообщил Юму, что поедет — хотя бы для того, «чтобы обнять его». 9 декабря он был уже по дороге в Париж.

Спустя четыре дня по прибытии Руссо в Париж принц Конти поместил его в отеле Сен-Симон в районе Тампля, где сам принц пользовался привилегией экстерриториальности[41]. Здесь ему был устроен пышный прием. Впрочем, гостеприимство Конти не было таким уж бескорыстным. На первый взгляд это было довольно странно — так открыто выставлять напоказ изгнанника. Но принцу это было нужно для того, чтобы подтвердить неизменность своего особого права давать убежище на этой ограниченной территории любому человеку — и в то же время иметь Жан-Жака под присмотром, если бы тому вдруг пришла в голову несуразная мысль сдаться властям.

Руссо встретился и с Дэвидом Юмом. Этому философу-шотландцу было 54 года, и он хорошо знал Францию, где с 1763 года служил секретарем посольства в Париже. Он был автором серьезного труда «Исследование человеческого разума», а также имел репутацию превосходного экономиста и историка и потому вскоре стал завсегдатаем салонов. Он очень хотел угодить мадам де Буффле, да и сам был под впечатлением исключительной известности Руссо; Жан-Жак же, со своей стороны благоприятно настроенный милордом Маршалом, заранее испытывал к Юму добрые чувства. Однако оба они шли на сближение, толком не зная друг друга. Из произведений своего будущего товарища Руссо был знаком только с «Историей дома Стюартов», Он считал Юма «душой вполне республиканской», тогда как в действительности этот шотландец и в философии, и в политике был очень далек — «в ста лье» — от него. Юм был эмпириком, скептиком, позитивистом и даже слыл атеистом.

Эти два человека сильно различались и характерами. Жан-Жак, с его сверхчувствительностью, склонностью к уединению, требовательностью, впадением в крайности, готов был сразу «броситься в объятия». Юм же, полный, с тяжелыми веками, — был типичным флегматиком, при этом очень общительным. К тому же Юм был знаком со всеми парижскими философами, а те настраивали его против Жан-Жака. Юм пока не принимал этого во внимание: он собирался общаться с Руссо лишь для того, чтобы помочь ему обрести убежище в Англии.

Тем временем перед дверью Жан-Жака толпились люди, жаждущие аудиенции, и он принимал их, как и положено знаменитости: с девяти утра до полудня и с шести до девяти вечера. Он даже согласился позировать скульптору Лемуану. К Жан-Жаку также явился с визитом Мальзерб, чтобы признать свою частичную ответственность за проблему с «Эмилем», и Руссо потребовал у него расписку в том, что книга была напечатана в Париже без его ведома.

Дней через десять, однако, Руссо решил, что с него хватит этой светской жизни. Его не заботило то, что кто-то может сильно огорчиться, зная, что Руссо здесь, поблизости, но при этом недоступен. Так, Дидро с грустью писал Софи Воллан 20 декабря: «Руссо уже три дня в Париже. Я не надеюсь на его визит, но не буду скрывать от Вас, что он доставил бы мне большое удовольствие». Значит, он помнил о своем старом друге?