Жан-Жак Руссо - [56]
«Новая Элоиза» была выпущена в продажу в первые месяцы 1761 года. Это было первое из семидесяти двух изданий, которые она выдержала до 1800 года. Хулитель словесности создал, как оказалось, бестселлер своего века.
Это был не просто успех — это был беспрецедентный триумф. Особенно женщины сходили с ума по «Юлии», и у Жан-Жака создалось приятное впечатление, что некоторые из них, даже из самого высшего общества, не проявили бы жестокости к тому, кто сумел так взволновать их душу. Любопытство читателей было возбуждено: была ли эта история чистым вымыслом или это были воспоминания Руссо о пережитом? Предисловие только подогревало сомнения читателей: «Люди света, какое вам до этого дело?»
В среде критиков и литераторов некоторые делали недовольную мину. В то время жанр романа, хотя и вошел уже в моду, еще не получил благородного «дворянского» звания в литературе и оставался всего лишь легкомысленным развлечением. Руссо «взорвал» привычные представления о романе и внедрил в него проблемы моральные, социальные, политические и религиозные. Автор-моралист навлек на себя немало упреков за непривычность персонажей, за критическое изображение нравов: его роман называли «сборником диссертаций», «педантичными дискуссиями»; набожная Юлия раздражала одних, а атеист Вольмар возмущал других. Фрерон и Палиссо назвали роман скучным, Бюффон[31] прочел его, перескакивая через несколько страниц. Бывший друг Гримм разнес роман в пух и прах: он «уже давно не видел худшего романа, чем «Новая Элоиза». Некоторые умудрялись, наоборот, обвинить роман в аморальности, говоря, что в нем очень много неприличных сцен. Вольтер сначала охарактеризовал роман несколькими язвительными словами: «Главный герой — гувернер, который получает плату девственностью своей воспитанницы». Он не забыл ни выпады Руссо против зрелищ, ни его яростное прошлогоднее письмо, ни запрет на представление комедий у себя на дому. Под именем некоего друга, «маркиза де Хименеса», он опубликовал затем «Письма о «Новой Элоизе», где издевался над языком романа, неточностью понятий, тривиальностью положений, а затем давал свою непристойную версию повествования и образов. У него Сен-Пре — «кто-то вроде слуги-швейцарца… и пьяницы», а Юлия «делает выкидыш, что, к великому несчастью, лишило Швейцарию маленького Жан-Жака»; затем она выходит замуж за «здоровенного русского, прижившегося в долине Во», который «очень доволен своей бочкой, хотя в ней кем-то другим уже проделана дырка». Каково?..
Пуританская Женева публиковала разные отклики. Некоторые, правда, восторгались этой «восхитительно прекрасной» книгой, но пастор Мульту предупредил Руссо, что «омерзительная клика расписывает ее самыми черными красками». Сюзанна Неккер, будущая мать мадам де Сталь, дала четкое определение: «Это здание добродетели, возведенное на фундаменте порока». Шарль Бонне — тот самый, кто был ярым противником второго «Рассуждения» и вскоре станет одним из заклятых врагов Руссо, — усмотрел в романе «немножко хорошего, растворенного в большом количестве плохого».
Но не этим критикам и пуританам была обязана «Новая Элоиза» своим успехом, а простым читателям. Первый раз в истории литературы мы имеем возможность узнать отзывы даже неизвестных почитателей автора. Ведь «Юлию» читали все! Тем, кто не имел средств купить книгу, книгоиздатели предлагали ее «в аренду» — по 12 су в час за один том, и этот том проглатывался стоя, пока остальные в нетерпении топтались, ожидая своей очереди. Публика плевать хотела на какие-то там литературные «правила»! Она читала, потому что хотела быть увлечена, захвачена эмоциями — и вот уже автору пишут, что ему нужно возвести алтари, что его книга должна быть напечатана золотыми буквами. Это удивительные письма — сплошные рыдания и судороги, слезы нежности и счастья! Маркиза де Полиньяк не выдержала эпизода смерти Юлии и заболела; барон де ла Сарра закрылся в комнате, чтобы всласть выплакаться; аббат Каань не снес удара третьего тома. Даже 20 лет спустя барон Тьебо вспоминал о том, как читал этот роман: «Я дошел до последнего письма Сен-Пре даже не плача, а крича, воя как зверь». Автору расточают похвалы, целуют руки за то, что он заставил их плакать слезами облегчения. «Я плакала, месье, — писала одна читательница, — и я благодарю вас за это от всего сердца».
Руссо превзошел все ожидания не только тем, что вызвал в людях огромной силы эмоциональное сопереживание. Он показал, что добродетель и счастье, мир и добрая семья возможны лишь вдали от мира и его тщеславия. Роман возвышает душу, облагораживает чувства. Это книга-путеводитель, наставник нравственности, евангелие для сердца — она по-настоящему зовет к добродетели. Ее невозможно читать, не испытывая потребности стать лучше. Об этом говорили все, как, например, некий бывший иезуит: «На каждой странице моя душа таяла. О! Как прекрасна добродетель!» Руссо не романист — он наставник совести, долга, героизма, самопожертвования. Один молодой человек написал ему: я погибал, а вы меня спасли — «я обожаю вас и ваши возвышенные писания».
