Жан-Жак Руссо - [4]
Продлилось оно, однако, недолго. В июне 1722 года Исаак охотился в одном лье[1] от Женевы. Пытаясь проскакать по нескошенному лугу, он поссорился с его владельцем. 9 октября Исаак встретил на улице одного из слуг этого человека и предложил уладить инцидент со шпагой в руке. Для наглецов, отвечал тот, у него есть только палка. Вместо ответа Исаак ударил его по щеке и украсил щеку широким шрамом. Раненый подал жалобу на Исаака, но когда за Исааком пришли, то оказалось, что он исчез: с 11-го числа он скрывался в Нионе, на территории Берна.
Исаак имел вспыльчивую натуру, да и замкнутый образ жизни с двумя детьми действовал на него угнетающе. К тому же он, вне всякого сомнения, чувствовал себя униженным из-за своего социального положения. Когда противников разнимали, Исаак кричал своему обидчику: «Ты еще попомнишь меня: я Руссо!» Он несколько раз повторил: «Я Руссо!» Это был вопль изгоя, оскорбленного презирающим его богачом.
Скрывшись, Исаак оставил своих сыновей на попечение свояка, Габриэля Бернара. С 21 октября Франсуа был отдан в ученики к часовщику. Вскоре, однако, этот неисправимый беглец и вовсе исчез где-то на просторах Германии. Жан-Жак был отдан в пансион вместе с кузеном Абрахамом Бернаром.
Дети оказались в деревне Босси под присмотром пастора Ламберсье и его сестры Габриэль. Жан-Жак тяжело переносил отсутствие отца, но вслух на это не жаловался. Зато деревня привела его в восторг. Он открыл для себя очарование простора и свободы, новизну сельской жизни и мальчишеской дружбы. Вместе с Абрахамом они делали домашние задания, играли, ссорились, мирились, поверяли друг другу секреты. Пастор их обучал, но не нагружал работой.
Жан-Жак провел здесь два года, от которых у него осталось множество воспоминаний, описанных затем в «Исповеди» и в «Эмиле». Так, однажды вечером, чтобы наказать его за насмешки над трусостью кузена, пастор послал его за Библией в церковь. Ночь была черна как смоль, и когда он шел через кладбище, волосы у него на голове вставали дыбом от страха; во тьме склепа ему чудились какие-то жуткие шорохи. Он уже был готов бежать со всех ног — но тут ясно представил себе, какими насмешками будет встречена его трусость. И тогда он решительно вбежал в церковь, схватил Библию, вернулся, задыхаясь, но торжествуя, и положил ее на стол пастора.
В другой раз мальчики попытались вырастить молодую иву и для этого отвели в сторону воду, предназначенную для орехового дерева, посаженного господином Ламберсье. Тот вскоре обнаружил их ухищрение и разрушил сооруженный ими тайный подземный акведук.
Был еще забавный случай. 24 августа 1724 года король Сардинии проезжал через Босси по дороге в Анси — и, как на грех, мадемуазель Ламберсье угораздило поскользнуться на травянистом склоне и растянуться, задрав юбки, прямо перед носом Его величества. «Я понимаю, что читателю не так уж важно знать всё это, но мне самому обязательно нужно рассказать ему об этом», — писал Руссо. Счастливые воспоминания детства состояли из таких вот пустяков.
Еще одно событие оказалось не менее значимым. Однажды мадемуазель Ламберсье вынуждена была отвесить Жан-Жаку заслуженный шлепок по заднице. О чудо! Ребенок «обнаружил в этой боли, даже в самом стыде, некую примесь чувственности», которая пробудила в нем сладостное волнение, доселе незнакомое. Возникло искушение, но мадемуазель Ламберсье что-то заподозрила и прекратила экзекуцию. От этого шлепка Руссо вел потом отсчет ощущения своей особенной сексуальности и склонности к мазохизму. Несмотря на «взрывной темперамент… очень горячий, сладострастный и слишком рано проявившийся», он избегал девиц легкого поведения: хранил целомудрие из-за своей «постоянной странной склонности», удовлетворить которую ему мешала робость. Как получить от женщин то, что они даже не предполагали от него услышать? Тем более что пуританское женевское воспитание подавляло стыдливую плоть. Скованный запретами, ребенок мечтал об «известном ему сладострастии и не позволял себе думать о том его виде, который считается постыдным». Поскольку он не мог получить того физического воздействия, к которому тяготел, он довольствовался его заменой — романтической покорностью кавалера у ног своей дамы: «Быть у ног надменной возлюбленной, умолять ее о милости — это было для меня высочайшим наслаждением… Опыта у меня не было, но я не переставал наслаждаться на свой манер, то есть в воображении».
И вдруг и над этим сельским раем грянул гром. Один из гребней мадемуазель Ламберсье был найден поломанным, и в этом обвинили Жан-Жака. Так как он упорно отрицал свою вину, пастор призвал на помощь дядю Бернара, и тот задал мальчишке хорошую взбучку. «Я вышел из этого жестокого испытания разбитым, но торжествующим». Он не был виноват — и призывал Небо в свидетели даже 40 лет спустя. Именно тогда — Руссо особо настаивает на этом — ребенок обнаружил, что несправедливость существует, что правда не всегда побеждает. Очарование жизни было разрушено, деревня казалась уже не такой прекрасной, даже само солнце померкло. Оба мальчика — а Абрахам поддержал его — перестали уважать пастора и его сестру, начали лгать, нахальничать. Они покинули Бос-си без сожаления.
