Жалоба. С применением силы - [7]

Такой хороший дядя, вступила тут мать. Смотри, какой он добрый. Ну же, сделай, что он говорит. Это же совсем не больно.

Я стиснул зубы. Не нужно было говорить про боль. Не скажи она этого, я бы своего добился. Ладно… Никакой досады, говорю спокойно, не надо резких движений: я придвинулся к девочке.

Едва я чуть сдвинул стул, ручонки девочки инстинктивно взметнулись, этаким кошачьим движением, к моим глазам, — еще чуть-чуть, и она бы их выцарапала. А так она заехала мне по очкам, они слетели — хорошо хоть не разбились, — теперь они лежали на кухонном полу, в полуметре от меня.

От стыда и неловкости отец и мать втянули голову в плечи. Дрянная девчонка, напустилась мать, хватая девочку за плечо и встряхивая. Посмотри, что ты наделала. Добрый дядя…

Бога ради, не выдержал я. Не называйте меня «добрым дядей». Я тут, чтобы осмотреть ее горло — вдруг это дифтерия, — ребенок может умереть. Сказано это было явно впустую. Посмотри на меня, обратился я к девочке, я собираюсь осмотреть твое горло. Ты уже достаточно взрослая и поняла, что я сказал. Ты сама откроешь рот или придется сделать это за тебя?

Никакой реакции. Даже выражение лица девочки не изменилось. А вот дыхание — оно становилось все чаще и чаще. И тут уже между нами началась борьба. Я должен был это сделать. Должен был взять мазок — ради нее самой. Для начала я сказал родителям, что решение — целиком за ними. Объяснил опасность, сказал, что не буду настаивать на осмотре горла, вся ответственность на них, это они должны принять решение.

Если ты не будешь слушаться доктора, придется отправить тебя в больницу, напустилась на девочку мать.

Вот как? Я мысленно усмехнулся. За это время я уже успел влюбиться в маленькую буку, а ее родители — они вызывали у меня неприязнь. В разворачивающейся на кухне борьбе они выглядели все противней — жалкие, побитые жизнью, а девочка явно поднималась до высот безумной ярости — ее, эту ярость, питал страх передо мной.

Отец — крупный, сильный мужчина — старался изо всех сил, но она была его дочерью, ему было стыдно за нее, за ее поведение, при этом он боялся сделать ей больно, и он ослаблял хватку всякий раз, когда я был близок к успеху. В конце мне уже хотелось убить его. Но страх — вдруг это и впрямь дифтерия, заставлял его вновь и вновь говорить мне, чтобы я продолжал, хотя сам он был на грани обморока, а мать металась между нами, заламывая руки.

Зажмите ее между коленями и держите ей руки, скомандовал я.

Но только он сделал, как я велел, ребенок заголосил. Нет, нет! Мне больно. Убери руки. Убери! Она просто заходилась криком — настоящая истерика. Хватит. Прекратите. Вы меня убьете!

Доктор, вы думаете, она выдержит? — спросила мать.

Хватит, замолчи! — огрызнулся мужчина. Хочешь, чтобы она умерла от дифтерии?

Давайте же, держите ее, бросил я.

Левой рукой, прижав голову девочки, я попытался просунуть деревянный шпатель между зубов. Она сопротивлялась, стиснув зубы изо всех сил. Но ярость охватила уже и меня — ярость на девочку. Я попытался взять себя в руки, только вот не получалось. Я знаю, как заставить больного раскрыть рот, чтобы осмотреть горло, и старался изо всех сил. Когда, наконец, я протолкнул деревянный шпатель сквозь зубы и ввел его в ротовую полость, девочка на мгновение открыла рот, но, прежде чем я смог хоть что-то увидеть, она его захлопнула, деревянная лопатка попала между зубов, хрустнула и раздробилась в щепки — я не успел ее отдернуть.

Тебе не стыдно, накинулась на нее мать. Не стыдно так вести себя, перед доктором-то?!

Дайте мне ложку с плоской ручкой, потребовал я у матери. Через это надо пройти. Рот у девочки уже кровоточил. Она поранила язык и заходилась диким, истеричным воем. По-хорошему, надо было оставить ее сейчас в покое, уйти, а через час-два вернуться. Конечно, так было бы лучше. Но мне довелось видеть, как минимум, двоих детей, мертвыми лежащих в кроватках из-за такой вот отсрочки. Диагноз надо было ставить сейчас или никогда, и я продолжил. Отвратительней всего было то, что я перешел границы вменяемости. В приступе ярости я мог растерзать ребенка. Мне нравилось, что нужно прилагать силу, чтобы заставить ее открыть рот. Лицо мое горело.

Чертова маленькая бука — ее силой надо спасать от тупого идиотизма, в такие мгновения так легко себя в этом убедить. Надо защитить других от опасности, которую она из себя представляет. Это просто социальная необходимость. И то и другое было правдой. Вот только главным была слепая ярость, и еще было чувство стыда — взрослого стыда, когда понимаешь, что хочешь все решить силой. Дошел до предела.

Последний, уже почти неконтролируемый натиск: зубы, горло. Я победил: пропихнул тяжелую серебряную ложку сквозь зубы — в глотку, девочка аж поперхнулась. И — вот оно: обе миндалины затянуты пленкой. Она отчаянно сражалась, лишь бы не дать мне узнать этот секрет. Три дня, не меньше, она скрывала боль в горле, лгала родителям, чтобы избежать такого исхода.

И сейчас она была в ярости. До этого она защищалась — теперь перешла в нападение. Вырвавшись из отцовской хватки, девочка бросилась на меня: в глазах ее стояли слезы — слезы поражения.