Зеркало смерти, или Венецианская мозаика - [48]

— Здесь три кладбища, — сказал Алессандро, — за ними ухаживают францисканские монахи. Так повелось издавна. Впрочем, присмотрись: за католическими могилами ухаживают лучше, чем за протестантскими и православными греческими, — он улыбнулся, — так что твоему отцу и моей бабуле повезло.

Леонора отметила его черный юмор и подумала, что, наверное, такая у него манера: шутя говорить о смерти. Ей было любопытно оказаться на странном острове, отведенном для мертвых, а вот жить на набережной «Фондамента нуове» Леоноре не хотелось бы. Вечером из окон тех домов можно, наверное, увидеть, как над морем поднимаются светящиеся призраки.

— Когда остров стал кладбищем? — спросила она, отогнав видение.

— При Наполеоне. До него покойников хоронили на Сант-Ариано. Сейчас там оссуарий.

— Что?

— Остров костей. — Алессандро произнес это так, словно предлагал название для душещипательного романа. — Когда здешним телам выйдет срок, их уберут, освободят место новым покойникам.

— Что ты имеешь в виду?

Алессандро повел ее по ухоженной дорожке к католическому кварталу.

— Я имею в виду, что мертвым венецианцам позволено лежать здесь определенное количество лет, а после их выкапывают и перевозят. — Он обратил внимание на выражение лица Леоноры. — Так и должно быть. Территория ограниченна. — Он безразлично пожал плечами.

— Я не это имела в виду…

— А-а, понимаю. Ты хочешь сказать, что его уже могли увезти? Он здесь. И будет лежать здесь еще лет сорок. А если родственники платят, то и дольше.

Следуя за Алессандро по тихим дорожкам, Леонора вдруг рассердилась. Даже в смерти нет постоянства. Тем не менее родственники спокойно шли между могилами, точно вода, которая всегда проложит себе путь. Этот конец — не конец, не умиротворение, а подготовка к следующему путешествию. Мертвецы так и не нашли покоя. Всю свою жизнь венецианцы переезжали с острова на остров, с Риальто на Сан-Марко, с Джудекки на Лидо, с Торчелло на Мурано. Почему бы и после смерти не продолжить движение по морю? Что может быть лучше для купцов и моряков, садившихся на корабли в Дзаттере и сходивших на берег в Константинополе? Как ее отец: он прыгал с берега на лодку, с лодки на берег, зарабатывая таким образом себе на жизнь. Леонора вдруг почувствовала, как по щекам текут слезы.

Идиотка. Ты его даже не знала.

Алессандро провел ее мимо рядов могил, выстроившихся, точно солдаты в строю, и она вдруг увидела могилу с аккуратно высеченным в камне именем отца. В этот момент она не ощутила ничего, кроме пустоты. Плакать уже не хотелось. Алессандро пробормотал, что пойдет к могиле бабушки, и исчез. Леонора едва обратила на это внимание.

БРУНО ДЖОВАННИ БАТТИСТА МАНИН

1949–1972

Ему было всего двадцать три, когда он умер.

Леонора не знала, что делать. Она навестила прах двадцатитрехлетнего человека, которого никогда не видела и который был на десять лет младше, чем она сейчас.

И он останется таким навсегда…

В голову пришли слова, забытые со времен школы и воскресных месс. Они торжественным рефреном звучали в мозгу. Леонора положила наконец на могильный камень свое приношение — белые маргаритки. «Купи любимые цветы, не пытайся угадать, что любил он», — посоветовал Алессандро и оказался прав. Она уселась на траву и посмотрела на вырезанные в камне буквы и цифры.

— Привет, я Леонора, — сказала она.

Алессандро легко нашел могилу бабушки и положил розы. Сейчас он едва ее помнил, четкой картины в голове не складывалось, всплывали отдельные моменты. Он помнил черную одежду, которую она носила со дня смерти деда. Не забыл ее тальятелле[75] с маслом и шалфеем: такую вкуснятину не умели готовить ни в одной траттории. Помнил ее неожиданное увлечение командой «Виченца». Он заразился от нее любовью к этой команде и футболу вообще. Сейчас он не чувствовал горя, только любовь. Алессандро присел и убрал с могилы засохшие веточки. Выпрямился, поискал глазами Леонору и тотчас увидел ее склоненную голову. Он расстроился: подумал, что она плачет, но потом заметил, что губы ее шевелятся. Должно быть, молится. Алессандро перекрестился и обнаружил, что глаза у Леоноры открыты и поведение ее более непринужденное, чем у человека, шепчущего молитвы. Он понял: она впервые беседует с отцом.

Леонора не знала, сколько времени говорила. Начала с начала: рассказала отцу обо всей своей жизни, о детстве, о своем призвании, о Стивене, о бездетности, о разводе, о переезде в Венецию, о Мурано, о доме на Кампо Манин и об Алессандро. Она обсудила с ним Коррадино, свою необыкновенную любовь к их общему предку. Рассказала о предательстве, о котором только что услышала, о Роберто, Виттории и профессоре Падовани. Поведала об Элинор, о трудных взаимоотношениях с матерью. Потом расспросила Бруно о матери — о молодой Элинор, романтичной и бесшабашной, так не похожей на сдержанную и разочарованную женщину, которую знала Леонора. Выговорившись, почувствовала себя лучше. Она подняла глаза, вытянула затекшие ноги и кивнула Алессандро, показывая, что пора идти. Уходя, Леонора с любовью положила руку на теплый камень.

— До свидания, я еще приду.

Да, приду.

Они с Алессандро пошли к причалу, снова готовясь переплыть Стикс, но в этот раз вода перенесет их из страны мертвых в страну живых. Здесь Леонора нашла успокоение. Она по-прежнему хотела узнать правду о Коррадино, но свидание с отцом помогло ей. С ним было легко говорить. Она рассказала ему все. Все, кроме одного.