Зеркало любви - [10]

По залу скользили богато и щегольски одетые дамы, мужчины с лентами через плечо, военные, одетые согласно столичному этикету в мундиры с открытыми лацканами, белые, короткие до колен суконные панталоны, шелковые белые чулки и башмаки с серебряными пряжками, также с треугольными шляпами, с черными или белыми перьями, в руках, и без шпаг. Статские были в мундирах по форме и также в чулках и башмаках.

Все эти господа при первых звуках музыки плавно заскользили по залу со всей возможной грацией, выпестованной в танцевальных классах самых разнообразных танцмейстеров. Первую пару составил хозяин дома граф Прозоровский с наипочетнейшей гостьей – княгиней Барятинской. Во второй паре графиня Прозоровская, супруга графа, шла с князем Барятинским. Далее составилась длинная цепочка вышагивавших в польском. Князь Мещеряков и Маша следовали поодаль от Алексея Ивановича и Лидии. Полонез начался в парадной зале и продолжался в отдаленных комнатах. Вся колонна повторяла движения, которые задавала первая пара. Польский длился не менее получаса и был прогулкой по залам. Здесь легко было бы завязать беседу, но и князь Мещеряков со своей дамой, и ротмистр Лович хранили полное молчание, и никто, глядя на них впервые, не заподозрил бы молодых людей в близком знакомстве.

Однако влюбленные никогда не бывают без дела. Маша смотрела на Алексея и восхищалась его изяществом, которое он проявлял в танце. Никита же смотрел на Машу. Ее рука в белоснежной перчатке, грациозно и легко опиравшаяся на его руку, тревожила воображение. Ему казалось, что Мария Михайловна обладает редким изяществом, и он бы не взялся ее сравнивать ни с кем в этом зале. Точнее, он не стал бы сравнивать никого с нею, ибо всякая дама и девица проигрывали в его глазах по сравнению с Машенькой.

Изящная легкая ножка, плавно скользившая по паркету, стройный стан, изящная посадка головы на стройной белоснежной шейке… Белое платье и тонкая нитка жемчуга, все это так оттеняло красоту темных волос и глаз! И при этой плавности все же чувствовались природная живость и порывистость, которые придавали столько очарования девушке. Никита чувствовал, что теперь он может только молча любоваться ею. И если бы вдруг ему надо было бы заговорить, он бы не смог, настолько он был очарован и влюблен.

Маша же вовсе не обращала внимания на то, какое впечатление она создала в своем кавалере. Она, двигаясь в заученных стройных движениях, лишь думала о том, как она будет говорить с Алексеем нынче.

Следующим танцем был вальс, а Маша с нетерпением ждала мазурку, которая в ее бальной книжке была записана за Алексеем. Но мазурку надобно было еще ждать. После вальса, который Маша не танцевала, потому что у нее в этом танце очень кружилась голова и она неизменно отказывалась от него по недостатку выносливости, следовала вошедшая в последнее время в моду французская кадриль. Пары танцевали не все вдруг, а соблюдая строгую очередность, и Маша, которую тоже ангажировали, с удовольствием поучаствовала в этом развлечении. Но душою бала, конечно же, была мазурка, так долго ожидаемая Машей! И вот ее миг настал. Вся изобретательность, вся способность к импровизации проявлялись кавалером в этом танце, все очарование грации доставалось на долю партнерши. Но также мазурка, что было важнее всего, служила руководством для соображений насчет сердечных склонностей. Сколько сделано было признаний под звуки живой мазурочной мелодии!

Однако человек лишь предполагает… Мазурка не принесла Маше ничего нового. Алексей вновь говорил какие-то общие и пустые вещи, заметив девушке, что теперь говорить о важных вещах не совсем удобно, ведь Михаил Федорович не сводит с них глаз, да и вокруг помимо ее батюшки столько любопытствующих лиц. Непременно надобно найти иной способ объясниться, но удастся ли это нынешним вечером?

Маша была так явно огорчена, что это бросалось в глаза. Алексей призывал ее найти в себе силы и улыбаться. Он говорил:

– Мария Михайловна, будьте же благоразумны.

Голос его был тих, и слышала его только Машенька, а по виду его никто бы не смог догадаться, о чем он говорит с нею.

– Нельзя, чтобы все видели, что вы огорчены, – продолжал Лович.

– Но как же мне не быть огорченной? – твердила девушка.

– Я понимаю ваши чувства и, поверьте, чувствую то же самое…

При этих словах Маша посмотрела на него, его лицо выражало такое явное сожаление, что она почувствовала невольное удовлетворение от того, как он любит ее.

– Но здесь ваш отец, ваш жених!

– Не говорите о нем!

Маша невольно оглянулась и увидела Никиту Александровича, который весело вытанцовывал мазурку с какой-то незнакомой ей дамой. Па его были простые, безо всякого топанья, которым тут страдали многие, предпочитая бравурный стиль изысканному. Но притом держался он благородно и картинно. Фигуры у него и его vis-a-vis[2] выходили грациозными в высшей степени. Все было легко и увлекательно. А уж в умении броситься на колени он, пожалуй, превосходил всех в этом зале.

– Вот столичная выучка, – пробормотал Лович, вслед за Машей глядя в сторону князя Мещерякова.

Маша вопросительно посмотрела на Алексея: