Зеркало. Избранная проза - [31]
— Нет, нет, вы не злая. И позвольте мне не уходить.
— Как хотите, мне все равно, — она взглянула на свои руки и усмехнулась. — Вот и ваши перчатки не помогли.
Он пошел рядом с ней.
— И все-таки я не понимаю, — начала она вдруг. — Почему вы?.. Что же это такое?
— То есть что?
— Ну, — она нетерпеливо пожала плечами, — то, что вы ходите за мной, покупаете мне шляпы, стоите под окном. Не понимаю.
— Это так просто, так просто. Это оттого, что я… люблю вас, — с усилием выговорил он.
— Как любите? С каких пор?
— Всегда. Да, да. Я всегда любил вас, хотя только вчера увидел. Ах, я не знаю, как вам это объяснить. Я любил вас еще в России…
Но она уже не слушала.
— Вы не знаете, где здесь аптека?
— Зачем вам?
Ее брови нахмурились.
— Надо.
— Господи, неужели вы хотите…
— Что? — холодно и насмешливо спросила она.
— Ничего. Я так…
— Подождите меня, — она одна вошла в аптеку.
Михайлов видел в окно, как аптекарь качал головой, как она в чем-то убеждала его и как, наконец, аптекарь протянул ей белую коробочку и она спрятала ее в сумке.
Из аптеки она вышла с каким-то особенным — спокойным и решительным лицом.
— Теперь проводите меня домой.
Вы не хотите позавтракать? — робко предложил он.
Позавтракать? — изумилась она. — Нет, не хочу.
Они вышли в Булонский лес.
— Посмотрите, — она слегка улыбнулась, — деревья, они совсем зеленые.
Хотите, посидим здесь или поедем кататься.
Она прижала к груди сумку.
— Нет, мне надо домой.
У подъезда отеля она остановилась.
— Десять лет, — сказала она задумчиво, как бы про себя. — Десять лет…
Она подняла голову и посмотрела на синее, прозрачное апрельское небо.
«Так смотрят только в последний раз, последним взглядом», — подумал Михайлов, и сердце его сжалось.
Она протянула руку.
— Прощайте… — и, словно вспомнив что-то, прибавила: — Спасибо… Вы добрый.
— Татьяна Александровна, — крикнул он вдруг. — Татьяна Александровна, ради Бога…
Она высвободила руку.
— Оставьте меня…
И, вбежав в подъезд, захлопнула дверь.
«…Надо было не пускать, отнять сумку — ведь там яд, надо было… — он в отчаянии махнул рукой. — Нет, ничего нельзя, все напрасно. И ничего нельзя сделать, ничего! Пойти к ней? Она прогонит, не станет слушать. Нет…»
Он смотрел на ее окно. Оно было такое же, как вчера, как всегда. Может быть, уже? Стало темнеть. На улице вспыхнули фонари.
Вдруг в ее комнате зажегся свет. Михайлов почувствовал, как сердце забилось. «Значит, она еще жива. Хоть минуту еще, а все-таки жива…»
Он стал ходить взад и вперед перед отелем. Ставни так и остались открытыми — до ставней ли ей? Михайлов уже ни на что не надеялся. Теперь кончено. Завтра постучат к ней в дверь, побегут, закричат, позовут полицию… Он будет здесь, он пойдет, увидит ее еще раз.
Отравилась… Он представил себе ее на кровати, с высоко поднятыми коленями и запрокинутым, посиневшим лицом. Он видел так ясно смятое одеяло, распустившиеся волосы, лакированные туфли, которые они вчера вместе покупали… Видел ее перекошенный посиневший рот и почему-то на ночном столике букет фиалок в стакане…
Понемногу стало светать. Потухли фонари. Кое-где открылись ставни. Слуга выбежал из подъезда ее отеля. За полицией… Вот сейчас, сейчас. Но слуга уже возвращался с желтой пачкой папирос. Значит, еще не знают. Значит, еще ждать…
Дверь снова отворилась. Михайлов увидел бледное лицо и большие сумрачные глаза.
«Галлюцинация», — подумал он и в изнеможении прислонился к стене.
Серые сумрачные глаза остановились на нем и засияли. За плечами, словно крылья, сиял розовый шарф.
Михайлов порывисто и легко вздохнул.
— Я умираю…
Он услышал легкий шорох, почувствовал теплое дыхание на щеке.
— Я так боялась, что вы уйдете. Что с вами? Вам дурно?
— Это вы? — слабо сказал Михайлов, вглядываясь в ее лицо.
— Ну да, да. Кто же еще? — она слегка закинула голову, тихо засмеялась и протянула ему руку.
Он крепко сжал ее теплую маленькую ладонь.
— Это вы…
— Слушайте, — ее губы сморщились как будто от сдержанного смеха. — Вы думали, что я… Нет, вы меня не знаете. Разве я могу? Ведь я веселая. Я так люблю жизнь, я как кошка. Я еще вчера знала, когда веронал покупала, что не отравлюсь. Еще в аптеке… А вам нарочно не сказала. Из злости. Ведь я мучилась, так пусть и другой хоть немножко…
— Я так боялся за вас. Я…
Она заглянула ему в глаза.
— Не сердитесь. Я ночью на вас из окна смотрела. Вы вот так стояли, — она подняла плечи и засунула руки в карманы, — ужасно грустный и милый. Мне вас очень жалко стало. Право…
Она помолчала минуту.
— А теперь идемте.
— Куда?
— Кофе пить.
— Кофе? — растерянно переспросил он.
— Ну да. С круасанами. А там посмотрим…
Елисейские поля[73]
Было двенадцать часов. Высокое розовое солнце стояло над Марселем. Около входов в портовые рестораны толпились посетители, изучающие меню. Пахло морскими ежами. Рослая женщина с копной черных волос ловко открывала устрицы, прищелкивая языком, и бросала раковины под ноги прохожим. Дальше завтракали за столами, прямо на мостовой. Среди толчеи, трубя, медленно двигались автомобили. На синих тихих волнах качались яхты и лодки. Чайки с криком кружились над ними.
В потоке литературных свидетельств, помогающих понять и осмыслить феноменальный расцвет русской культуры в начале XX века, воспоминания поэтессы Ирины Одоевцевой, несомненно, занимают свое особое, оригинальное место.Она с истинным поэтическим даром рассказывает о том, какую роль в жизни революционного Петрограда занимал «Цех поэтов», дает живые образы своих старших наставников в поэзии Н.Гумилева, О.Мандельштама, А.Белого, Георгия Иванова и многих других, с кем тесно была переплетена ее судьба.В качестве приложения в книге пачатается несколько стихотворений И.Одоевцевой.
Переписка с Одоевцевой возникла у В.Ф. Маркова как своеобразное приложение к переписке с Г.В. Ивановым, которую он завязал в октябре 1955 г. С февраля 1956 г. Маркову начинает писать и Одоевцева, причем переписка с разной степенью интенсивности ведется на протяжении двадцати лет, особенно активно в 1956–1961 гг.В письмах обсуждается вся послевоенная литературная жизнь, причем зачастую из первых рук. Конечно, наибольший интерес представляют особенности последних лет жизни Г.В. Иванова. В этом отношении данная публикация — одна из самых крупных и подробных.Из книги: «Если чудо вообще возможно за границей…»: Эпоха 1950-x гг.
В книге «На берегах Сены» И. Одоевцева рассказывает о своих встречах с представителями русской литературной и художественной интеллигенции, в основном унесенной волной эмиграции в годы гражданской войны в Европу.Имена И. Бунина, И. Северянина, К. Бальмонта, З. Гиппиус и Д. Мережковского и менее известные Ю. Терапиано, Я. Горбова, Б. Поплавского заинтересуют читателя.Любопытны эпизоды встреч в Берлине и Париже с приезжавшими туда В. Маяковским, С. Есениным, И. Эренбургом, К. Симоновым.Несомненно, интересен для читателя рассказ о жизни и быте «русских за границей».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Из книги Диаспора : Новые материалы. Выпуск V. «ВЕРНОЙ ДРУЖБЕ ГЛУБОКИЙ ПОКЛОН» . Письма Георгия Адамовича Ирине Одоевцевой (1958-1965). С. 558-608.
Настоящая публикация — корпус из 22 писем, где 21 принадлежит перу Георгия Владимировича Иванова и одно И.В. Одоевцевой, адресованы эмигранту «второй волны» Владимиру Федоровичу Маркову. Письма дополняют уже известные эпистолярные подборки относительно быта и творчества русских литераторов заграницей.Также в письмах последних лет жизни «первого поэта русской эмиграции» его молодому «заокеанскому» респонденту присутствуют малоизвестные факты биографии Георгия Иванова, как дореволюционного, так и эмигрантского периода его жизни и творчества.
Роман «Над Неманом» выдающейся польской писательницы Элизы Ожешко (1841–1910) — великолепный гимн труду. Он весь пронизан глубокой мыслью, что самые лучшие человеческие качества — любовь, дружба, умение понимать и беречь природу, любить родину — даны только людям труда. Глубокая вера писательницы в благотворное влияние человеческого труда подчеркивается и судьбами героев романа. Выросшая в помещичьем доме Юстына Ожельская отказывается от брака по расчету и уходит к любимому — в мужицкую хату. Ее тетка Марта, которая много лет назад не нашла в себе подобной решимости, горько сожалеет в старости о своей ошибке…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Цикл «Маленькие рассказы» был опубликован в 1946 г. в книге «Басни и маленькие рассказы», подготовленной к изданию Мирославом Галиком (издательство Франтишека Борового). В основу книги легла папка под приведенным выше названием, в которой находились газетные вырезки и рукописи. Папка эта была найдена в личном архиве писателя. Нетрудно заметить, что в этих рассказах-миниатюрах Чапек поднимает многие серьезные, злободневные вопросы, волновавшие чешскую общественность во второй половине 30-х годов, накануне фашистской оккупации Чехословакии.
Настоящий том «Библиотеки литературы США» посвящен творчеству Стивена Крейна (1871–1900) и Фрэнка Норриса (1871–1902), писавших на рубеже XIX и XX веков. Проложив в американской прозе путь натурализму, они остались в истории литературы США крупнейшими представителями этого направления. Стивен Крейн представлен романом «Алый знак доблести» (1895), Фрэнк Норрис — романом «Спрут» (1901).
В настоящем сборнике прозы Михая Бабича (1883—1941), классика венгерской литературы, поэта и прозаика, представлены повести и рассказы — увлекательное чтение для любителей сложной психологической прозы, поклонников фантастики и забавного юмора.
Чарлз Брокден Браун (1771-1810) – «отец» американского романа, первый серьезный прозаик Нового Света, журналист, критик, основавший журналы «Monthly Magazine», «Literary Magazine», «American Review», автор шести романов, лучшим из которых считается «Эдгар Хантли, или Мемуары сомнамбулы» («Edgar Huntly; or, Memoirs of a Sleepwalker», 1799). Детективный по сюжету, он построен как тонкий психологический этюд с нагнетанием ужаса посредством череды таинственных трагических событий, органично вплетенных в реалии современной автору Америки.