Зеркало. Избранная проза - [30]
Мальчик в куртке открыл дверь.
Бородатый человек удивленно и недоуменно смотрел на нее и вдруг, что-то сообразив, весь затрясся.
— Как? Меня гнать? Меня, Сковородкина? Да знаешь ли ты, — он задыхался, захлебываясь. — Деньги… Да ты бы просто сказала, что истратила. Что мне деньги? Топчу деньги! Я, болван, тебя видеть хотел! А ты — деньги… Вот они, деньги, — он выхватил пачку стофранковых билетов и бросил их на пол. — Последние! Бери, бери. Мне не жаль, все, все…
Он высыпал из кармана мелочь. Франки покатились по полу.
— Все! — и, сорвав с пальца кольцо, бросил ей под ноги. — Все бери!
— Ай-ай-ай, — завизжала она, втягивая голову в плечи, словно ожидая удара. — Нельзя, нельзя! — и, присев на пол, стала собирать деньги. Металлические франки закатились далеко, она ползала за ними на четвереньках. — Ой, ой, нехорошо!
Он, как-то сразу успокоившись, насмешливо смотрел на нее сверху вниз.
Она обшарила все углы и, встав с колен, протянула ему деньги.
— Пересчитай. Кажется, все. Мне чужих не надо. Я онэт[70].
Он сунул деньги в карман шубы.
— Ну и черт с тобой! Прощай! — и пошел к дверям.
— А кольцо? — не выдержал Михайлов. — Ведь вы бросили кольцо.
— А тебе что? — грозно уставился на него бородатый человек. — Твое, что ли?
— Кольцо! — всполошилась мадам Жозефин. Лицо ее покраснело — красными пятнами. — Кольцо! Мари, Жан, Ивон! — позвала она, и в комнату вбежали три девочки.
— Ищите кольцо, monsieur потерял, — объяснила она по-французски.
Девочки засуетились. Мадам Жозефин снова поползла по полу. Бородатый человек еще с минуту смотрел на нее, потом с омерзением выругался и вышел, хлопнув дверью.
Мадам Жозефин встала.
— Вы видали, — обратилась она к Михайлову. — Я не виновата. Вы темуэн[71].
Она вышла, почти столкнувшись с высоким рассыльным, несшим картонку.
— Серж, — сказала она сердитым голосом. — Там тебя ждет какая-то. Ты знаешь, я не ревную. Но чтобы в последний раз. Я не хочу грязи в своем доме.
— Ко мне? — удивился он и, поставив картонку на пол, снял шапку с золотым галуном и поправил волосы.
Татьяна Александровна встала со стула. По лицу ее прошла судорога.
— Сережа…
Он внимательно смотрел на нее, не узнавая, потом вдруг как— то неестественно высоко поднял руки, для чего-то еще раз пригладил волосы и, подойдя к ней, опустился на колени.
— Сережа, Сережа, что ты делаешь? — испугалась она. — Встань, встань.
Но он целовал ее новые лакированные туфли, прижимаясь к ним лицом.
— Нет, нет, — бессвязно бормотал он. — Позволь мне, позволь. Я только об этом думал, все эти годы, чтобы ноги твои поцеловать, выпросить прощение. Только для этого жил.
Она подняла его.
— Сережа, я все простила. Давно…
— Простила?
— Да, да. Только уйдем отсюда скорее.
Они вышли. Татьяна Александровна даже не обернулась на Михайлова.
Михайлов нерешительно встал, двинулся к выходу, потом, круто повернувшись, распахнул портьеру в приемную. Мадам Жозефин стояла у окна и, прищурившись, разглядывала бриллиант в кольце. Увидев Михайлова, она спрятала кольцо за спину.
— Что? Что вам надо? — испугалась она.
— А, воровка, — крикнул Михайлов. — Подожди, сядешь в тюрьму! — и, пригрозив ей кулаком, выбежал на лестницу.
Татьяна Александровна и Сергей шли, все еще держась за руки, как дети. Михайлов обогнал их, взглянул ей в лицо и встретил ее счастливый, ничего не видящий взгляд. Он снова пропустил их вперед.
С Этуаль они свернули на Клебер[72], потом на какую-то узкую улицу. Михайлов видел, как они вошли в подъезд небольшого белого отеля. В одном из окон во втором этаже зажегся свет. «В ее комнате», — подумал Михайлов. Он стал ждать, но время шло, а окно все так же желтело. Вдруг оно отворилось. Татьяна Александровна высунулась из него и медленно закрыла ставни. Ждать больше было нечего. Михайлов вздохнул и зашагал домой.
На следующий день было воскресенье.
Уже с раннего утра Михайлов стоял перед белым отелем и смотрел на закрытое ставнями окно Татьяны Александровны.
В одиннадцать чья-то голая рука толкнула окно и открыла ставни. Окно так и осталось открытым.
Очень скоро, не дальше чем через полчаса, из подъезда вышли Татьяна Александровна и Сергей. На ней была новая розовая шляпа. Глаза ее подпухли от слез.
— Ну, конечно, конечно, — говорил он раздраженно. — Я так и знал. Ты опять жертва, опять. И ты очень рада этому. Я подлец перед тобой. Еще больший, чем раньше. А ты все же простишь меня. Простишь, чтобы гордиться своей добротой и меня мучить.
— Но зачем тебе уходить, Сережа?
— Зачем? Надо. Не мучь меня, пожалуйста. Ведь я вернусь. Сегодня вечером. Самое позднее, завтра. Что же ты молчишь? Пойми, мне надо идти. Ну, до свиданья.
Он нагнулся, поцеловал ее в щеку и, побежав за автомобилем, на ходу вспрыгнул в него.
Она протянула руку, точно желая удержать его.
— Сережа, — слабо вскрикнула она.
Совсем таким же голосом когда-то в лазарете на койке рядом с Михайловым просил пить умирающий. Михайлов тронул ее за локоть.
— Татьяна Александровна!
Она быстро обернулась.
— Вы? Опять вы?.. Что вам от меня надо?
Михайлов растерялся.
— Я хотел… Не сердитесь… Простите…
— Оставьте меня, — она махнула рукой и пошла вперед, но вдруг остановилась. — Послушайте! Я не хотела вас обидеть. Напротив. Только я ужасно несчастная. И злая.
В потоке литературных свидетельств, помогающих понять и осмыслить феноменальный расцвет русской культуры в начале XX века, воспоминания поэтессы Ирины Одоевцевой, несомненно, занимают свое особое, оригинальное место.Она с истинным поэтическим даром рассказывает о том, какую роль в жизни революционного Петрограда занимал «Цех поэтов», дает живые образы своих старших наставников в поэзии Н.Гумилева, О.Мандельштама, А.Белого, Георгия Иванова и многих других, с кем тесно была переплетена ее судьба.В качестве приложения в книге пачатается несколько стихотворений И.Одоевцевой.
В книге «На берегах Сены» И. Одоевцева рассказывает о своих встречах с представителями русской литературной и художественной интеллигенции, в основном унесенной волной эмиграции в годы гражданской войны в Европу.Имена И. Бунина, И. Северянина, К. Бальмонта, З. Гиппиус и Д. Мережковского и менее известные Ю. Терапиано, Я. Горбова, Б. Поплавского заинтересуют читателя.Любопытны эпизоды встреч в Берлине и Париже с приезжавшими туда В. Маяковским, С. Есениным, И. Эренбургом, К. Симоновым.Несомненно, интересен для читателя рассказ о жизни и быте «русских за границей».
Из книги Диаспора : Новые материалы. Выпуск V. «ВЕРНОЙ ДРУЖБЕ ГЛУБОКИЙ ПОКЛОН» . Письма Георгия Адамовича Ирине Одоевцевой (1958-1965). С. 558-608.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Переписка с Одоевцевой возникла у В.Ф. Маркова как своеобразное приложение к переписке с Г.В. Ивановым, которую он завязал в октябре 1955 г. С февраля 1956 г. Маркову начинает писать и Одоевцева, причем переписка с разной степенью интенсивности ведется на протяжении двадцати лет, особенно активно в 1956–1961 гг.В письмах обсуждается вся послевоенная литературная жизнь, причем зачастую из первых рук. Конечно, наибольший интерес представляют особенности последних лет жизни Г.В. Иванова. В этом отношении данная публикация — одна из самых крупных и подробных.Из книги: «Если чудо вообще возможно за границей…»: Эпоха 1950-x гг.
Данное Собрание стихотворений является наиболее полным электронным сборником поэзии Ирины Владимировны Одоевцевой. Основой для него послужили: книга Одоевцева И. В. Стихотворения. - М.: Эллис Лак, 2008. А также отсканированные и выложенные в Сети, в Электронной библиотеке "Вторая литература" http://www.vtoraya-literatura.com/razdel_35_str_1.html три сборника Ирины Одоевцевой: "Контрапункт", "Десять лет", "Потрет в рифмованной раме".
Эта книга — уникальная антология фольклора евреев Восточной Европы. Основой для нее послужило собрание Ефима Райзе, который посвятил более полувека исследованию письменных источников, а главное — записи устных преданий и легенд, еще бытовавших среди тех, для кого идиш был родным языком. Огромный пласт фольклора на этом уходящем в историю языке дошел до нас только в записях Райзе и, соответственно, доступен только из этого сборника, который уже переведен на несколько европейских языков. Собрание Райзе было систематизировано и подготовлено к печати специалистом по восточноевропейскому еврейскому фольклору Валерием Дымшицем.
Слушайте, дети: сейчас начнется сказка про Щелкуна и Мышиного Царя. Сказку эту написал по-немецки знаменитый немецкий писатель Гофман, а я вам ее перескажу по-русски. К сказке этой есть даже особая музыка; сочинил ее для Фортепиано немецкий композитор Рейнеке. Если папа с мамой захотят, они купят вам всю эту музыку в две или в четыре руки, целую большую тетрадь. Теперь садитесь и сидите смирно. Начинается сказка…
антологияПовести и рассказы о событиях революции и гражданской войны.Иллюстрация на обложке и внутренние иллюстрации С. Соколова.Содержание:Алексей ТолстойАлексей Толстой. Голубые города (рассказ, иллюстрации С.А. Соколова), стр. 4-45Алексей Толстой. Гадюка (рассказ), стр. 46-83Алексей Толстой. Похождения Невзорова, или Ибикус (роман), стр. 84-212Артём ВесёлыйАртём Весёлый. Реки огненные (повесть, иллюстрации С.А. Соколова), стр. 214-253Артём Весёлый. Седая песня (рассказ), стр. 254-272Виктор КинВиктор Кин. По ту сторону (роман, иллюстрации С.А.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Свирель» — лирический рассказ Георгия Ивановича Чулкова (1879–1939), поэта, прозаика, публициста эпохи Серебряного века русской литературы. Его активная деятельность пришлась на годы расцвета символизма — поэтического направления, построенного на иносказаниях. Чулков был известной персоной в кругах символистов, имел близкое знакомство с А.С.Блоком. Плод его философской мысли — теория «мистического анархизма» о внутренней свободе личности от любых форм контроля. Гимназисту Косте уже тринадцать. Он оказывается на раздорожье между детством и юностью, но главное — ощущает в себе непреодолимые мужские чувства.
Франсиско Эррера Веладо рассказывает о Сальвадоре 20-х годов, о тех днях, когда в стране еще не наступило «черное тридцатилетие» военно-фашистских диктатур. Рассказы старого поэта и прозаика подкупают пронизывающей их любовью к простому человеку, удивительно тонким юмором, непринужденностью изложения. В жанровых картинках, написанных явно с натуры и насыщенных подлинной народностью, видный сальвадорский писатель сумел красочно передать своеобразие жизни и быта своих соотечественников. Ю. Дашкевич.