Зеркало и свет - [295]

– Тогда зачем было так говорить? – настаивает Рич.

– Хвастовство. Вы сами сказали, что в моем доме его было много.

Гардинер сводит кончики пальцев:

– Если считать бахвалов вместе со всеми прочими, ваш штат составит без малого три тысячи человек. Это монарший двор. Ваша ливрея мелькала не только по всему Лондону, но и по всей Англии.

– Три тысячи? Да я бы разорился. Послушайте, в эти семь лет каждый англичанин умолял меня взять его сына к себе на службу. Я брал кого мог, обучал наукам и хорошим манерам. По большей части за их содержание платили отцы, значит нельзя сказать, что я их нанимал.

– Вы говорите так, будто это смиренные писцы, – говорит Гардинер. – Но всем известно, что вы брали беглых подмастерьев, буянов, разбойников…

– Да, беспутных мальчишек вроде Ричарда Рича в те дни, про которые он предпочел бы забыть. Не отрицаю, что принимал любого, кому хватило духа постучать в мои ворота. – Он смотрит на Рича. – Любой проходимец мог попытать у меня счастья.

– Вы каждый день кормили у своих ворот толпу бедняков, – напоминает Норфолк.

– Все великие люди так делают.

– Вы рассчитывали, что армия нищих поднимется на вашу защиту. Так вот, сэр, не поднимется. Не будут они защищать стригаля, каким вы когда-то были. – Герцог демонстративно ежится. – Великий человек! Святой Иуда, оборони меня!

Рич вытаскивает из стопки документ:

– Здесь у меня опись имущества в Остин-фрайарз. У вас было триста пистолей, четыреста пик, почти восемьсот луков, алебарды и сбруя на целую, как выразился милорд Норфолк, армию. Я слышал, как вы говорили, и Ризли подтвердит мои слова, что у вас триста телохранителей, которые явятся к вам по свистку в любое время дня и ночи.

– Когда началось восстание на севере, – говорит он, – я устыдился, что могу выставить так мало своих людей. Посему я сделал то, что делает каждый верноподданный, если располагает средствами. Я прирастил свои возможности.

– Вы твердите про свою верность, – говорит Норфолк, – а сами готовы были продать короля еретикам! Готовы были продать Кале клятым сакраментариям…

– Я? Продать Кале? С этим к Лайлам. Именно у них и у Полей вы найдете измену. Не у меня, всем обязанного королю, а у тех, кто считает своим законным правом его подвинуть. У тех, кто считает, что Тюдоры лишь временно заняли их трон.

Гардинер говорит:

– Милорд Норфолк, может, к Кале вернемся в другой день?

Ему видны ноги епископа под столом – тот еле сдерживается, чтобы не пнуть герцога в лодыжку. Надо думать, они все еще допрашивают лорда Лайла и до сих пор не решили, какую ложь состряпать из его показаний.

Ричард Рич похлопывает по своим бумагам:

– Милорд епископ, у меня здесь…

Гардинер встает:

– Другой раз.

Ему, Кромвелю, хочется удержать Гардинера, поспорить с ним. Винчестер знает, что все эти колдовские перстни и Валентины – чушь, и наверняка стыдится, что должен такое произносить. Однако Гардинер стремительно выходит, Норфолк за ним; Рич зовет писаря, чтобы помог ему нести бумаги. Говорит: «Желаю вам доброго вечера, милорд», будто они дома, в Остин-фрайарз.

Мастер Ризли смотрит им вслед. Встает, цепляясь за стол, будто ноги его не держат:

– Сэр…

– Не тратьте слов.

– Когда я был заложником в Брюсселе, вы, как мне сказали, не шевельнули ради меня пальцем.

– Это неправда.

– Вы сказали, если меня заточат в замок Вилворде, вы меня оттуда не вызволите.

– Я бы и не смог.

– Вы поручили мне и другим заманить в ловушку каналью Гарри Филлипса, хотя сами его использовали как своего агента и шпиона.

– Кто вам такое сказал?

– Епископ Гардинер. С Филлипсом вы подвели меня под монастырь. Я, ничего не подозревая, поселил его у себя в доме, а он меня ограбил и выставил дураком.

– Я никогда не прибегал к услугам Филлипса, – говорит он. – Честное слово. Для меня он был слишком скользкий.

– Сэр, Норфолк хочет, чтобы вас повесили на Тайберне, как простого вора. А поскольку вы изменник, он хочет, чтобы вам еще и выпустили кишки. Он желает вам самой мучительной смерти. И всячески этого добивается.

– Вы, по всему, тоже.

– Нет, сэр. Поймите, у меня нет выбора, я не могу поступить иначе, чем поступаю сейчас. Но я буду ходатайствовать перед королем, чтобы вас избавили от унизительной смерти.

– Господи, Зовите-меня, – говорит он, – встаньте прямо. Как вы рассчитываете быть при Генрихе следующие несколько лет, если сжимаетесь в присутствии человека, который, по вашим же словам, обречен?

– Надеюсь, что нет, сэр. – Голос Ризли дрожит. – Король дозволил вам ему написать. Напишите сегодня же вечером.

Гардинер стоит в дверях:

– Ризли?

Зовите-меня пытается собрать бумаги, но роняет письмо и, встав на колени, принимается шарить под столом. На письме печать Куртенэ. Ему, Эссексу, хочется придавить бумагу ногой, чтобы Ризли пришлось ее выдергивать. Однако он думает, что толку? Берет молодого человека под локоть, помогает тому подняться.

– Забирайте его, – говорит он Гардинеру. – Он целиком ваш.

Под вечер приходит Рейф. Он слышит голос, и у него заходится сердце. Он думает, если Генрих передумал, то пришлет именно Рейфа.

Однако по лицу видно, что добрых вестей нет.

– И все же король разрешил тебе меня навестить, – говорит он. – Ведь это же добрый знак?