Зеркало для героя - [3]

     Ивановского покоробило.  Я  с  ним согласился -  я  рационалист.  Но он почему-то  оскорбился тем,  что  я  не  спорю.  Мы  обнаруживали все большее непонимание друг друга.

     По-видимому,  нам  оставалось  либо  предаваться воспоминаниям детства, либо решать общемировые проблемы.

     Но в конце концов мне все равно, что думал обо мне школьный приятель, с которым меня уже почти ничто не  связывало.  Он  смотрел на меня с  улыбкой, словно хотел сказать: "Ну что? Поучил, как надо жить?" Я представил, с каким торжеством он будет говорить Наталье о моей мягкотелости и прагматизме,  - и признался себе, что мне нечего сказать Ивановскому. Он без меня все знал.

     Правда,  у меня был к нему один вопрос.  Мы допили последнюю бутылку. Я убрал со стола и  предложил спуститься в  магазин,  надеясь,  что Ивановский откажется и тогда я смогу поехать к тетке.

     Но Толик согласился.

     Мы  заглянули в  комнату  отца,  обставленную крепкой скромной мебелью. Здесь   ничего  не   изменилось  со   времен  моего  детства:   двухтумбовый канцелярский стол  с  зеленым  сукном  на  столешнице,  железная  кровать  с панцирной сеткой, портрет молодых родителей на стене.

     Я взял в шкафу пиджак,  оделся.  Ивановский пролистал лежавшие на столе материалы для  экспертизы,  присланные отцу из  областного суда.  Я  сказал, чтобы он их не трогал.

     - Секрет?  - Ивановский продолжал разглядывать бумаги, пока я не забрал их у него.

     Пришлось   объяснить,    что    иногда   отца   как    специалиста   по взрывобезопасному электрооборудованию просят дать заключение,  но  он всегда неохотно берется за это дело.

     - Не хочет отягощать душу, - определил Ивановский.

     По-видимому,  угадал.  Однако его интонация не понравилась мне:  в  ней звучало пренебрежение.

     - Толик,  ты просто уникум,  -  заметил я.  - Ты ведь знаешь, что такое шахтные аварии...

     - Я-то знаю! После войны восстанавливали наспех, чего тут не знать? Все аварии  -  оттуда.  И,  честно говоря,  не  твой  отец  должен обвинять,  а, наоборот,  тот парень,  которого судят,  должен судить твоего отца...  А ему придется платить за чужие грехи.

     - Каждое поколение за что-то платит, - ответил я.

     Мы вышли на улицу.  Солнечно,  сияет голубым и белым небо.  На деревьях много желтых листьев. И воздух пахнет сладковатым теплым сентябрем.

     Я  подумал,  почему мне мало умиротворенного ощущения родного дома и  я пытаюсь влезть в  чужую жизнь,  чтобы открыть в  ней какую-то  тайну?  Ведь, пожалуй, нет тайны. Живет мужчина, работает, содержит, как умеет, свою семью и  укрепляет свое  бытие определенной философией.  Какое мне  дело до  того, почему он именно такой, а не другой? Что я могу ему предложить?

     А все-таки мы вместе росли.

     - Я  рад,  что мы встретились,  -  сказал я  Ивановскому и обнял его за плечо.

     Он улыбнулся и  тоже положил руку на мое плечо.  Обнявшись,  мы пошли в магазин.

     Пива не было.  Мы постояли возле магазина и  направились к  центру мимо сквера травматологической больницы.  Нам было все равно,  куда идти, лишь бы не расставаться.

     - Миша,  ты извини,  если что не так сказал,  - произнес Толик. - Порой зло находит: уж очень бывает обидно.

     Я промолчал, ему нужно было выговориться.

     Однажды,  лежа в  больнице,  Ивановский наблюдал,  как  пьяные санитары везли по коридору тележку с умершим, - не везли, а лихо гнали, натыкались на стены,  пересмеивались.  Он остановил их, и еще с одним парнем они доставили тележку в морг, а там увидели лежавшего на столе мертвого старика, с которым вчера  разговаривали за  ужином,  на  его  посиневшей  ноге  была  чернилами написана фамилия...  Рано или поздно так будет с Ивановским, и санитарами, и со  мной.  Но  мы разучились проверять себя мыслью о  смерти.  Ивановский же задумался о причине своего несчастья. Хотя после аварии минуло много лет, он не мог ее позабыть.  Он обвинял себя, потом руководство шахты, министерство, забираясь в поисках ответа все выше.  Почему,  спрашивал он себя, не хватило средств  своевременно перекрепить  узкий  электровозный ходок  и  вагонетка, ударив о стальную арку,  высекла искру для взрыва?  Он не вернулся на шахту, спрятался от  ее  опасностей,  уйдя  в  НИИ,  в  действительность с  мелкими противоречиями и обыденной рутиной.  Он понимал,  что дезертировал. Но после подземной работы с  ее  авралами,  грязью,  грубыми задачами он обрел легкие условия. От его цельности ничего не осталось. Теперь он не был уверен в себе и даже сомневался, сохраняла ли Наталья ему верность в разлуке.

     Я угадал, что его профсоюзная работа - это прикрытие его растерянности. Он  гордился своим бескорыстием?  Но  при  чем здесь бескорыстие?  Просто он хотел доказать, что остается прежним.

     Тем  временем мы  прошли мимо  школы,  штаба горноспасательных частей и планетария.  Впереди на  пустыре возле  старой шахты толпился народ,  кто-то покрикивал в мегафон, - снимали кино.

     Я посоветовал Ивановскому вернуться на шахту.  Наверное,  только там он мог избавиться от ощущения вины.  Правда,  гарантии не было. Все зависело от него.