Зеркальный гамбит - [18]

– Ты бы чайку-то плеснула, рыбка. Утомился я. Значит, «по мелочи»? А мне мелочь и надобна. Говорят, осталась у вас в Руцуловых топях шелань. Врут, поди, но проверить стоит. Проводник нужен.

– От ты хрень! – у меня от волнения подмышки вспотели. Псиной завоняло. – Неужто взаправду шелань?

Дед плечами пожал, посмотрел на меня хитро. Потом взгляд на сараюшку перевёл, где Хетко от солнца прятался.

– На рассвете пойдём. Высплюсь хорошенько, и тронемся.

Рогнедка ему во дворе постелила, сама к матушке бегом, а я остался. Заснуть не мог, думал.

Шелань (или, как её по старинке кличут – «желань») – зверушка не простая, самая что ни на есть волшебная зверушка. Кто словит её да приголубит, тому выполнит шелань хотение самое потаённое, самое долгожданное, то, что никому, даже бабе родной ночью выболтать боишься, а то и сам толком не ведаешь. Потаённое у каждого – одно. И тут уж твои разные думки или громкие слова сути не имеют. Чует хитрюга, что у тебя внутри искрой трепещет, и иного исполнить никак не может! Вот возжелай я, к примеру, стать царём эльфийским, и трезвонь о том на всех углах. Для шелани такое – раз плюнуть! Только не мое это, не взаправдашное. И никак не смог бы я на лесном троне сидеть. Или, скажем, старостой околотошным – тоже не смог бы, потому как внутрях стремления такого нет… Или Рогнедка, вон, по ночам хнычет – по дитю тоскует. Только какие дети-то у оборотня и русалки? А шелань всё бы вывернула, как мечтается. И стала бы жёнушка люльку качать и малышонка баюкать. Но не моё это великое желание, а Рогнедкино. И как бы жалостью я ни маялся, не вышло бы такого счастья.

Долго не спал, думал, что не ведаю, чего бы натворила зверушка-желанка, случись мне её поймать. Всего себя перерыл – переворошил, будто сена сноп, а не понял… Даже огорчился. Неужто всю жизнь впустую проваландался, ни искорки в душе не скопил. Потом, правда, успокоился – всё одно не владеть желанкой! Ведь чтоб махрютку пушистенькую поймать, сперва норку тайную вызнать требуется, а водится шелань в топях непроходимых, куда даже берегуны соваться не смеют. До места ещё добраться нужно, да по дороге злое творить никак не след – кровь унюхает, испугается зверёк. А брать шелань можно только на слово-приворот хитрое. Шкурка у шелани золотая, глаза зумрудные, ушки махонькие. К норке надобно подкрасться близёхонько, позвать ласково. И тогда выскочит она наружу, поведёт блестящим носиком и – прыг к хозяину в ладошки. Тут-то оно и свершится! Сбудется сердцем выпестованное! Всё может шелань, всё ей по силам. Кроха, но волшба ей дадена великая! Потом можно выпускать зверушку – чудесного толку от неё не остаётся, и на вид становится она точно мышь – неприметная, да вонючая.

А ещё сообразил я, что дед и про норку пронюхал, и словцо лелеет, и светлое желание своё уж наверняка знает. А что один не пошел, помощи просит, так то понятно. Как сам в топь-то полезет? Сгинет старик. Туда в одиночку даже я не ходок, хоть в человечьем, хоть в волчьем обличьи. А вот Хетко запросто! Не я чудоборцу надобен, а шнырь болотный, так-то.

* * *

Поутру раненько поднялся, ящурке корму задал, шныря проверил. Вышел во двор, а дед в бочонке с дождевой водой плещется – проснулся уже.

– Встал, волчок? – чудоборец посохом повертел, протер рукавом, залюбовался. На заре особливо чудно блестели искорки.

– Встал. Сейчас Хетко выведу. Чай, без него не пойдём?

– Не пойдём. Ты с собой покушать побольше возьми. Баловать по пути не дозволю.

– Ясно, – понурился я маленько. Понял, что охотиться чудоборец мне не даст, чтоб шелань не спугнуть ненароком.

– И не обессудь, но коль худое удумаешь, живым не оставлю.

Кивнул я. Его правда – шелань шеланью, а жизнь подороже ценится. Оставит чудоборец Рогнедку вдовой, развернётся и домой пошагает, а через год снова вернётся как ни в чём не бывало. Встречал я эту братию. Нелюдь для них – что мошкара лесная.

– И еще, волчок, – дед ко лбу ладонь козырьком приставил, прищурился, на опушку глянул, – с другом я. Так его, как меня, уважать и слушать станешь. Ну, чего медлишь? Пора!

Не полюбилось мне сказанное, и верно – только мы втроем на тропу выбрались, унюхал я чудоборова дружка, вздыбил загривком. Хетко тоже волноваться начал от знакомого запаха. А уж когда из травы навстречу длинноух выскочил, чуть не позабыл я стариковы наставления. С трудом удержался и шныря приструнил. Длинноух Хетко с ног до головы оглядел, присвистнул. На меня не покосился даже, только ладонью махнул. До самого заката молча шли. Впереди я с Хетко, за мной дед, а эльф чуть поодаль. На ночь под кедром разложились. Хетко в клубок свернулся, я по привычке к нему прижался – теплее так, а дед посохом пошуровал, костерок развел и прилёг рядышком. Длинноух исчез, но не далеко – я его всей кожей чуял.

– А ты молодец, чудобор, не выдохся, – это я правду сказал. За мной из наших сельских мало кто поспешает, а тут пришлый.

– Привычное дело, – дед в костерок дунул, тот ещё пуще затрещал. – Подходи, волчок. Звать-то тебя хоть как?

– Грэшем кличут, – соврал я, – а ты кто будешь?

– Воле я, Седой Воле, а друга моего Иэль зовут.