Зенитная цитадель. «Не тронь меня!» - [14]

Широко расставил ноги, примерился. Нет, не годятся. Небо просматривается плохо. А главное — небо. Батарея-то зенитная! В конце концов, именно ему, старшему лейтенанту Мошенскому, здесь стоять и через эту щель наблюдать. Снова говорил с инженерами, вместе нашли оптимальное решение.

Оборудовались погреба, велся монтаж элеваторов подачи снарядов. Ослепительно сверкали огни электросварки, к не остывшим еще переборкам крепились койки, трапы, крышки люков, устанавливались поручни и леерные ограждения. Гул компрессоров сливался со скрежетом и грохотом сотен сверл, зубил, чеканов…

В кубрике непривычно и приятно пахло свежим деревом — мастер Савелий Койча со своими столярами старался создать возможно больше удобств для зенитчиков. «Разве это жизнь, если кругом одно железо? — рассуждал Койча. — Кажется, невеликое дело — деревянный стол или скамья под казенным местом, а человеку приятно, и отдохнет он душой и телом, потому как дерево — это сама жизнь на Земле».

Порой могло показаться, что Мошенский и экипаж плавбатареи растворились в общей рабочей массе, в скрежете, грохоте и гуле… Но так только казалось. С каждым днем Мошенский все более обретал себя как командир.

Каждое утро на пыльной заводской земле выстраивалась разномастная, но уже довольно длинная цепочка старшин и матросов. Кто-то из лейтенантов рапортовал о наличии людей и готовности их к работам. Такое было нелишним: подчиненные видели своего командира, он видел своих подчиненных.

Люди прибывали. Знакомиться с ними почти не было времени. В блокнот, сделанный из разрезанной пополам общей тетради, Мошенский уже занес фамилии пятидесяти человек, прибывших из запаса, а также старшин и краснофлотцев кадровой службы — радиста Дмитрия Сергеева, присланного из ОВРа, Михаила Бойченко — командира отделения сигнальщиков плавбатареи, из школы младших командиров, пулеметчиков Павла Головатюка и Устима Оноприйчука — с эсминца «Шаумян»… Отдельным списком значились краснофлотцы-зенитчики из Балаклавской школы морпогранохраны НКВД, народ дружный, подтянутый, постоянно готовый взяться за любую трудную работу. Они стали опорой Мошенского.

Прибыли на плавбатарею трое выпускников-лейтенантов из Черноморского высшего военно-морского училища. Таким подкреплением Мошенский втайне гордился — три лейтенанта с высшим военно-морским образованием! Хорошо, что молодые, только со «школьной скамьи». С ними легче сработаться. И Мошенский, не теряя времени, уже приглядывался к лейтенантам, изучал их; он привык к ним сразу и легко различал. Михаил Лопатко — коренастый, круглолицый, жизнерадостный, Семен Хигер — худой, чернявый, высокий; в меру почтителен и вежлив, но глаза с хитринкой. Николай Даньшин — серьезный, неразговорчивый блондин с тонкими чертами лица, самолюбивый.

Лейтенанты в свою очередь тоже приглядывались к Мошенскому, обменивались между собой первыми впечатлениями. «Командир как командир. Деловой», — сказал Лопатко. «А мне он что-то не очень… — заявил Хигер. — Во все сам лезет». Кого-то ему Мошенский напоминал… Педантичный, выдержанный, что-то постоянно перепроверяющий, чего-то вроде бы опасающийся… Нет, первое впечатление лейтенанта Хигера было не в пользу Мошенского. Однако тем-то она и примечательна, военная служба, что командира подчиненный себе не выбирает, а потому должен четко исполнять порученное дело и забыть о своих эмоциях.

Даньшин от комментариев о командире воздерживался. Мнение же однокашников о Мошенском интересовало его постольку-поскольку…

…У фитилька — вкопанной в землю кадки с водой — собрались курильщики. Невысокого роста, широкий в плечах и оттого словно квадратный, старшина 1-й статьи Виктор Самохвалов курил вместе с другими старшинами и краснофлотцами.

Шел неспешный разговор о том, что немцы по-прежнему жмут и давно пора бы их, подлецов, остановить, погнать в те самые места, из которых они пришли, да там и отбить окончательно им охоту воевать. Было горько и неловко оттого, что где-то сражаются, жизни свои кладут, а они, молодые, полные сил, торчат, точно в самое мирное время, на пирсе морзавода и ждут очередного развода на работы. Не в дозор, не в поход, не в разведку, а на работу! Это угнетало и мучило. В представлении многих из них война была каким угодно действом, только не работой. Молодежь связывала ее с атаками, лихими походами, подвигами… Непросто отвыкнуть от мысли, что работа суть всегда созидание и благо… Скорее бы окончилась заводская пора, скорее бы в море, в жаркое боевое дело!

На молодом, но уже загрубевшем от ветров и палящего южного солнца лице старшины Самохвалова постоянно жило выражение ожидания и сосредоточенности, внимательные глаза разом охватывали и тех, с кем курил он у фитилька, и тех, что стояли и сидели чуть поодаль, и вообще весь пирс с нагроможденными на нем материалами и корабельным имуществом.

Самохвалов мельком взглянул на большие карманные часы, сунул их в маленький брючный карманчик, ловким щелчком стрельнул окурок в бачок с зеленой, затхлой водой, подумал: «Пора объявлять построение!»

Есть люди, для которых стремление быть первыми, лучшими — сам смысл жизни, и на пути к этой цели готовы они недосыпать, недоедать — лишь бы не затеряться, не исчезнуть в общей массе таких же, как и они с виду, людей. Скупая похвала командира — для них все одно что живительная влага для растения. Первое, самое незначительное отличие — радостное событие и долго не проходящая гордость. Такие люди полезны для общего дела. На них в немалой степени держится военный порядок и дисциплина. Самохвалов был таким человеком. В свои двадцать три года он повидал немало. Несколько лет служил на крейсере «Красный Кавказ», где прослыл метким комендором. Командовал расчетом МЗА…