— Черт знает что! — то ли возмутился, то ли восхитился Виктор.
А Вира Данилова засмеялась.
— Позвольте, Глафира Николаевна, я вас поцелую.
— Поцелуй, дитя мое, поцелуй. От этих старых моллюсков не дождешься.
Тужников сморщился, но смолчал — знал: Глашу лучше не трогать.
Подошла наша очередь возложить венок на могилу Неизвестного солдата.
Танкисты поручили Виктору и бывшему начальнику штаба бригады, отставному генералу. От нас почетная миссия выпала Тужникову и мне.
Но я предложил:
— Пусть Ирина и Ванда.
— Я заплачу, — смутилась Ирина.
— Ну и поплачь, поплачь, — сказала Глаша. — Где же еще плакать, как не здесь… по Грицку твоему, по Кате…
Я стоял и смотрел в огонь.
И в какой-то момент вдруг затих шум машин. Смолкла Москва. Смолк мир. Почернела поднятая в зенит Кремлевская стена. Только огонь разгорался все ярче и ярче. И из того огня… из тумана моих слез выходили и становились с той стороны, лицом к нам Катя Василенкова, Лида Асташко, Любовь Пахрицина, Надя… И меня ожгло стыдом… нет, пожалуй, страхом: я не мог вспомнить Надиной фамилии. Очень же простая, русская, Алексеева, Андреева, Михайлова… Нет, нет, нет…
Снова зашумела Москва. Покраснела стена. Исчезли дорогие облики. Рассеялся туман в глазах. Естественно горели цветы в венках… во множестве венков.
Кто-то взял меня за руку. Вилена!
— Наши пошли уже, Павел Иванович.
— Да, да, пойдем и мы.
— Я рада, что познакомилась с вами. Мама столько рассказывала про вас. Она любила вас? Да? А вы?
— Алексейкина! Ее фамилия Алексейкина! — вспомнил я и обрадовался. Вилена смотрела на меня удивленно. — Надя Алексейкина… Она похоронена на Одере… Их пятеро там, наших, осталось в ту ночь… Ты знаешь, она была совсем ребенком — Надя. Ей не было и восемнадцати. Сорок лет меня мучает совесть, что я их так слабо знал, прожектористок.
— Вы думали, мама сбежала за комбригом?
— Нет, Вилена, нет! Я понимал ее. Мне тоже хотелось штурмовать Берлин.
— Какие вы люди!
— Мы обычные, Вилена. Но мы прожили необычную жизнь. Нам есть что вспомнить.
— Какой теплый день, правда? Над Москвой редко бывает такое чистое небо.
— Над Москвой всегда светлое небо.
— Вы — поэт, Павел Иванович. А я — прагматичка. И все мое поколение.
— Доспорите после, — Глаша взяла под руку Вилену: — Отдай мою дочь.
— Какая я счастливая! У меня — две мамы.
Мы вышли на Красную площадь, чтобы постоять у Вечного Огня — у Ленина.
Куранты Спасской башни коротко пробили два часа. Сменялся караул.
