Зенит - [162]

Шрифт
Интервал

Появление наше с Женей и обрадовало и встревожило Ванду, взволнованную неожиданным вызовом в вечернее время.

— Зачем меня вызывают?

— Тебя захотел увидеть Шапка.

— Какая шапка?

— В погонах полковника.

— А-а, Сивошапка! — Ванда засмеялась, успокоенная. — Женя! А он ревнует, правда? Как сказал, слышала? Ша-апка! Прекрасно он помнит фамилию полковника. Ревнуешь, Павлик?

— Ревную, — зло ответил я.

— О боже! Муж мой будет Отелло. Не задушишь свою Дездемону? Не бойся, дуралей, я не поменяю тебя ни на какую шапку.

Ванда привычно вострила язык. Женя затаенно вздохнула.

— Хотя оплеуху тебе когда-нибудь залеплю. При всем народе. Не бегай на первую. Я его, больного, из ложечки поила, а он, чуть поднялся, сразу полетел на первую.

Не поила она меня из ложечки, не такой уж я беспомощный был, но проведывала чуть ли не ежедневно — это правда. Однако лучше не отрицать, не оправдываться, а то Ванда скажет еще и не такое — при постороннем свидетеле.

— Что это рыцарь Савченко одну тебя послал в такую темень? Не мог бойца дать?

— Ты боялся за меня? Потому пошел встречать? Павлик! Дай я тебя поцелую.

— Это Женя предложила.

— Простак ты, Павел. Знаешь, как было бы мне приятно думать, что заботу проявил ты. За что я тебя люблю?! А что он, Сивошапка?

— Ночует у нас. Гость. Командир ужин дает.

— И танцы будут?

Вопрос про танцы разозлил.

— У тебя только танцы в голове!

— Неправда, мой дорогой. В моей голове не меньше, чем в твоей. А если и есть мусор, то он чистенький, пахучий, как стружка из-под рубанка. А у тебя — старые, пыльные лохмотья, как у Плюшкина.

— Интересный ты человек, Ванда, — сказала Женя. — Хотела бы я посмотреть, как вы будете жить поженившись.

— Весело мы будем жить. Я буду ходить за Павликом как ласковая собачка. Он будет водить меня на поводке.

Представил Ванду покорной, послушной и от невероятности такого перевоплощения засмеялся.

— Видите, как ему нравится такая жизнь. Шутки шутками, а серьезно одно: лучшей жены ты не найдешь. Я помогу тебе стать профессором.

— Ох, как тебе хочется стать профессоршей!

— Хочется.

Будь дорога длиннее, мы бы, наверное, успели и поссориться, и помириться. Но смущала Женя. Она не лишена была чувства юмора, но нашу с Вандой «перестрелку» принимала вполне серьезно, с затаенной грустью, которую я чувствовал в темноте, а может, даже с завистью.

А утром — как гром с ясного неба и снег на голову среди лета: исчезли четыре человека. Какие! Офицер, старшина, старший сержант и рядовой. Ванда Жмур, Семен Тамила, Виктор Масловский и тракторист Алексей Кулешев. Три члена партии! Тужников назвал их исчезновение страшным словом — дезертирство. Он синел от возмущения. Никто не сомневался, что людей увез на танках гость — Сивошапка. Дезертирство — позор для всей части, за время войны в дивизионе не было ни одного случая. Но что такое дезертир? Трус, у которого страх смерти побеждает чувство высокого долга перед Родиной, народом, и он бросается в тыл, забирается в подвал, в лесную землянку, в любую щель. А наши куда пошли? Из тыловой части — в передовую, самую ударную, танковую, что вот-вот начнет штурмовать Берлин. Разве их можно назвать дезертирами? Но только заикнулся я сказать одно слово в их защиту, как был буквально уничтожен замполитом, он кричал так, будто в случившемся виноват был один я:

— Это она! Она, твоя сучка… невесточка, такую ее… свела всех! Ее работа! — И на Сивошапку: — А этого сукина сына, которого кормили и поили, расстрелять мало. Запорожский бандит! Анархист!

Иначе вел себя Кузаев, он был удивлен, разочарован, но в словах его пробивалось затаенное восхищение удалью и танкистов, и своих.

— Ай да сивая шапка! Ай да гость! Варяжский. Как он, Муравьев, наших жен еще не свел! У таких растяп полдивизиона можно было увести. Кто не пошел бы на Берлин?

Муравьев предложил написать о Сивошапке в штаб фронта. Кузаев не согласился.

— Сивошапке мы насыплем соли на хвост. А нам дадут по шапке. А что! Ничего себе экипаж подобрал! Лучшая радистка, артиллеристы, водитель… Молодцы — все на подбор, а с ними дядька Черномор.

У Кузаева хватило духу на шутку. Тужников кипел от рассудительного спокойствия командира и особенно от его шуток и новыми заходами винил меня и Данилова. Остальные офицеры штаба были подавлены, как при гибели людей. Даже Колбенко мрачно молчал.

Но самая большая буря бушевала в моей душе. Я понимал Тамилу, он неоднократно просился на передовую. Но Ванда… что погнало ее? После Варшавы верил — вернется. Но сейчас у меня не было уверенности в ее возвращении. Угнетало чувство сознательной измены. Ее афиширование себя моей невестой казалось злобным издевательством. Оскорблена моя честь. Я сжимал кулаки и зубы от гнева, отчаяния, злости. Но — вот чудеса! — чувствовал (необъяснимо!) восхищение ею и какую-то новую нежность, умиление, что, наверное, можно назвать любовью. Не хотелось верить в ее измену из-за полковника-героя, как высказался Тужников, что меня особенно ранило. Если это не так, если она не выйдет за него замуж, думал я, найду ее и все прощу. В конце концов, и ее поступок можно понять. Кто не рвался на передовую. Разве что «деды». Тот же Тужников как-то еще в Кандалакше признался в таком желании, видимо, после гибели брата.


Еще от автора Иван Петрович Шамякин
В добрый час

Роман «В добрый час» посвящен возрождению разоренной фашистскими оккупантами колхозной деревни. Действие романа происходит в первые послевоенные годы. Автор остро ставит вопрос о колхозных кадрах, о стиле партийного руководства, о социалистическом отношении к труду, показывая, как от личных качеств руководителей часто зависит решение практических вопросов хозяйственного строительства. Немалое место занимают в романе проблемы любви и дружбы.


Тревожное счастье

Известный белорусский писатель Иван Шамякин, автор романов «Глубокое течение», «В добрый час», «Криницы» и «Сердце на ладони», закончил цикл повестей под общим названием «Тревожное счастье». В этот цикл входят повести «Неповторимая весна», «Ночные зарницы», «Огонь и снег», «Поиски встречи» и «Мост». …Неповторимой, счастливой и радостной была предвоенная весна для фельдшера Саши Трояновой и студента Петра Шапетовича. Они стали мужем и женой. А потом Петро ушел в Красную Армию, а Саша с грудным ребенком вынуждена была остаться на оккупированной врагом территории.


Атланты и кариатиды

Иван Шамякин — один из наиболее читаемых белорусских писателей, и не только в республике, но и далеко за ее пределами. Каждое издание его произведений, молниеносно исчезающее из книжных магазинов, — практическое подтверждение этой, уже установившейся популярности. Шамякин привлекает аудиторию самого разного возраста, мироощущения, вкуса. Видимо, что-то есть в его творчестве, близкое и необходимое не отдельным личностям, или определенным общественным слоям: рабочим, интеллигенции и т. д., а человеческому множеству.


Торговка и поэт

«Торговка и поэт… Противоположные миры. Если бы не война, разрушившая границы между устойчивыми уровнями жизни, смешавшая все ее сферы, скорее всего, они, Ольга и Саша, никогда бы не встретились под одной крышей. Но в нарушении привычного течения жизни — логика войны.Повесть исследует еще не тронутые литературой жизненные слои. Заслуга И. Шамякина прежде всего в том, что на этот раз он выбрал в главные герои произведения о войне не просто обыкновенного, рядового человека, как делал раньше, а женщину из самых низших и духовно отсталых слоев населения…»(В.


Сердце на ладони

Роман-газета № 10(310) 1964 г.Роман-газета № 11(311) 1964 г.


Снежные зимы

… Видывал Антонюк организованные охоты, в которых загодя расписывался каждый выстрел — где, когда, с какого расстояния — и зверя чуть ли не привязывали. Потому подумал, что многие из тех охот, в организации которых и он иной раз участвовал, были, мягко говоря, бездарны по сравнению с этой. Там все было белыми нитками шито, и сами организаторы потом рассказывали об этом анекдоты. Об этой же охоте анекдотов, пожалуй, не расскажешь…


Рекомендуем почитать
Любовь последняя...

Писатель Гавриил Федотов живет в Пензе. В разных издательствах страны (Пенза, Саратов, Москва) вышли его книги: сборники рассказов «Счастье матери», «Приметы времени», «Открытые двери», повести «Подруги» и «Одиннадцать», сборники повестей и рассказов «Друзья», «Бедовая», «Новый человек», «Близко к сердцу» и др. Повести «В тылу», «Тарас Харитонов» и «Любовь последняя…» различны по сюжету, но все они объединяются одной темой — темой труда, одним героем — человеком труда. Писатель ведет своего героя от понимания мира к ответственности за мир Правдиво, с художественной достоверностью показывая воздействие труда на формирование характера, писатель убеждает, как это важно, когда человеческое взросление проходит в труде. Высокую оценку повестям этой книги дал известный советский писатель Ефим Пермитин.


Осеннее равноденствие. Час судьбы

Новый роман талантливого прозаика Витаутаса Бубниса «Осеннее равноденствие» — о современной женщине. «Час судьбы» — многоплановое произведение. В событиях, связанных с крестьянской семьей Йотаутов, — отражение сложной жизни Литвы в период становления Советской власти. «Если у дерева подрубить корни, оно засохнет» — так говорит о необходимости возвращения в отчий дом главный герой романа — художник Саулюс Йотаута. Потому что отчий дом для него — это и родной очаг, и новая Литва.


Звездный цвет: Повести, рассказы и публицистика

В сборник вошли лучшие произведения Б. Лавренева — рассказы и публицистика. Острый сюжет, самобытные героические характеры, рожденные революционной эпохой, предельная искренность и чистота отличают творчество замечательного советского писателя. Книга снабжена предисловием известного критика Е. Д. Суркова.


Тайна Сорни-най

В книгу лауреата Государственной премии РСФСР им. М. Горького Ю. Шесталова пошли широко известные повести «Когда качало меня солнце», «Сначала была сказка», «Тайна Сорни-най».Художнический почерк писателя своеобразен: проза то переходит в стихи, то переливается в сказку, легенду; древнее сказание соседствует с публицистически страстным монологом. С присущим ему лиризмом, философским восприятием мира рассказывает автор о своем древнем народе, его духовной красоте. В произведениях Ю. Шесталова народность чувствований и взглядов удачно сочетается с самой горячей современностью.


Один из рассказов про Кожахметова

«Старый Кенжеке держался как глава большого рода, созвавший на пир сотни людей. И не дымный зал гостиницы «Москва» был перед ним, а просторная долина, заполненная всадниками на быстрых скакунах, девушками в длинных, до пят, розовых платьях, женщинами в белоснежных головных уборах…».


Российские фантасмагории

Русская советская проза 20-30-х годов.Москва: Автор, 1992 г.