Земные заботы - [46]

— У вас невероятное количество воды, — говорит он. — И ваш ребенок там так бултыхается, что очень трудно было снимать, — вот смотрите сами.

Они раскладывают перед ней снимки. Коллекция полуабстрактного искусства из штрихов, пунктирных линий и расплывчатых белых пятен. Разобраться во всем этом может лишь специалист.

— А как вы определяете возраст плода?

— По размеру головы.

— У моего большая?

— Большая.

Расспросить бы еще, поподробнее, думает Мария. Да нет, видно же, что они не имеют права давать подробные разъяснения, тем более ставить диагноз.

— Что же все-таки у меня не в порядке?

— Совершенно честно — никаких отклонений мы не находим.

Блондинка в белом халате стоит перед Марией. Они одного роста и смотрят друг другу прямо в глаза.

— А как поступают, если все-таки отмечается какая-то аномалия?

— Если эта аномалия говорит о нежизнеспособности плода, тогда от него избавляются.

Они предполагают, хоть и не уверены в этом, что у ребенка водянка головы, думает Мария.

Блондинка собрала снимки, несколько штук вложила в историю болезни, которую убрала снова в большой желтый конверт. Заклеенный конверт она вручила Марии.

Мария вышла из лифта. Вот она и снова в своем отделении. Какой же у нее сейчас, наверное, безобразный, смехотворный вид в этих белых гольфах, которые спускаются на щиколотки, потому что в них нет резинки. Ужасное ощущение!

Время полуденное, и большинство пациенток спят. В дежурке старшая сестра сидит над какой-то историей болезни. Мария протягивает ей конверт.

— Ну, как дела?

Мария присаживается у столика. Сердце бьется у нее в горле, слезы бегут по щекам. Сдерживаться дальше нет сил.

— Что случилось? — удивленно спрашивает медсестра.

Слезы бегут Марии в рот.

— Случилось самое худшее — не знаешь теперь, на каком ты свете.

— Хочешь немножко выпить?

Старшая сестра берет ключ, который висит у нее на поясе, и отпирает шкафчик с лекарствами. Берет бутылку и наполняет маленький стаканчик. Мария знает, это успокаивающее снадобье, не имеющее никакого отношения к алкоголю. Она видела, как другие женщины иногда заглядывают сюда, прохаживаясь по коридору.

— На, выпей.

Мария кивает, опрокидывает стаканчик и вытирает нос. Минутой позже слезы высыхают, вот так просто перестают течь, и блаженное обманчивое чувство покоя разливается по телу.

Она смотрит на старшую сестру, которая стоит перед ней, опершись спиной о шкафчик, скрестив руки и склонив голову набок.

— Ну как?

— Хуже всего, что не знаешь, чего теперь ждать…

Когда Мария тихонько заходит в свою палату, нянечка проворно убирает постель Тенны.

— А где же Тенна?

— У нее схватки начались.

— Ты уверена?

— Да, ее увезли в родильное. Схватки чуть не каждые пять минут.

— А акушерка ее смотрела?

— Ну да. Пока ты была там, на ультразвуке, ее обследовали. Она уже раскрылась до четырех или пяти сантиметров.

Значит, не сумели они все-таки остановить ей схватки.

— А ты не знаешь, ее мужу позвонили?

— Позвонили, как не позвонить. Она только об этом и твердила. Да вот незадача, он лежит в гриппе с высокой температурой и приехать не может. Бедная девочка! До срока ведь еще пять недель.

Тело молодое и сильное, и схватки идут быстрой чередой. Никакой стимуляции здесь не требуется — ни окситоцина, ни капельницы.

Но вид у пациентки встревоженный и измученный.

Сегодня в родильном трудный день. Чуть ли не в каждой палате что-то из ряда вон. Это сразу заметно по поведению персонала. Им ведь тоже не разорваться. Дверь в палату, где лежит Тенна, то и дело приоткрывается, кто-то просовывает голову и просит:

— Тебя нельзя на минутку?

И помощница акушерки исчезает.

Вдоль стен стоят и висят разнообразные устрашающие аппараты: вакуумные насосы, кислородные подушки, установка для искусственного дыхания. Резиновые трубки свисают за ее изголовьем.

Хуже всего, Тенна это знает, — лежать здесь одной.

— Я хочу писать, — шепчет она.

— Поднимись осторожненько, чтобы я могла подложить тебе судно, — говорит помощница акушерки.

— Ой нет, мне очень больно.

— А теперь?

— Нет, подожди немножко.

— Ну а теперь?

Помощница акушерки подсовывает Тенне холодное высокое судно. Перемена положения тут же стимулирует схватку, от которой живот Тенны напрягается, как натянутая тетива.

Небо за квадратным окном серое. Тенна чувствует себя всеми покинутой. У нее нет сил хотя бы заговорить с акушерками. А те со своей стороны слишком заняты, им и в голову не приходит разрушить барьер, отделяющий их от пациентки.

Так все и идет. По одну сторону Тенна, распростертая, с закрытыми глазами. По другую — акушерка, изучающая ее историю болезни. А потом раздается очередной стук в дверь, и акушерка снова исчезает.

Я сойду с ума, я правда сойду с ума, если они так и будут бегать, думает Тенна. И никогда уже не оправлюсь.

И никто не предлагает Тенне открыть глаза. Никто не присаживается у изголовья, чтобы поговорить с ней. Ни у кого нет времени подержать ее за руку.

За закрытыми веками копятся слезы, губы дрожат.

— Мне надо посмотреть, насколько у вас раскрылась шейка матки, — говорит акушерка, взглянув в окно. — Ложитесь на лоток, чтобы я могла обследовать вас.

— Нет-нет! Оставьте меня в покое.