Земные одежды - [11]

— Бахча, эй, Бахча, — спокойный мужской голос окликнул кого-то за его спиной.

Димка обернулся и получил сильный удар в плечо. Затем его с силой развернули, облапили, еще несколько раз ударили по спине и подняли в воздух.

— Сколько лет, сколько зим нах?! — кричал потный, беззубый мужик.

— Привет, привет, — смущенно повторял Димка, во рту у него пересохло.

— А я смотрю, он не он, он не он? Во, думаю, кликуху школьную позабыл нах!

— Да-а, было дело, — растерянно тянул Димка.

— А ты изменился. Помолодел, что ли, наоборот, расти начал.

— И ты тоже.

— Какой там — скоро уже дедом стану, — мужик ощерился беззубой улыбкой. — Айда, давай — пивка выпьем, у меня рыбка есть.

— Спасибо, я сначала к родителям.

— А-а, ну да… Подвезти, может?

— Не-е, я так, спасибо.

— Я заеду к тебе… Дрища помнишь? Дрищ! Умер, короче. Зарезали нах… Костыль повесился по укурке. Еще кто-то, много, короче.

— Да-а, жаль их, молодые совсем.

— А ты че, в отпуск? Или снова порядки наводить будешь?

— Да-а, так, в общем.

— Ну, пока, — мужик тряханул его, хлопнул по плечу напоследок. Он делал это, словно бы проверяя физические возможности Димки, его общее состояние. Или, может, оружие хотел нащупать.

Димка махнул ему и пошел по прямой, не зная куда, словно ослепленный.

— Федор? — осторожно окликнула его одна из женщин. — А я смотрю — никак Федор? И не знай? А когда Улихан подошел, так и поняла, что Федор Волкомуров. Вы же вместе учились, по-моему.

— Да-да, здравствуйте.

— А ты, значит, к деду, я-то грешным делом подумала: вот мать обрадуется, а потом думаю, как же.

— Как они?

— Нормально. Похоронили, царствие им небесное. Мать вместе с отцом, по православному…

Сумка сорвалась и упала. Димка горестно посмотрел на нее. Под конец дороги не выдержал и оборвался хлястик с карабинчиком.

— За эти годы кладбище почитай больше деревни стало. Спились все, — тетка словно бы спешила первой выложить новости. — И что мы за нация нищасная такая, русские?

— Да уж.

— Пойдем, нам в один конец.

Димка обхватил сумку двумя руками. Шел и слышал свое дыхание, будто рядом с ним усталый человек, это мешало, и он понял, что отвык в городе от своего дыхания, не слышал его в городском шуме много лет. Проходили столб за столбом — кривоватые стволы, намертво примороженные толстой проволокой к рельсе, два провода сверху, ржавые шляпы безглазых фонарей.

Тетка остановилась и скорбно склонила голову. Димка недоуменно замер за ее спиной. Завалившиеся заборы и плетни, посреди выжженного двора грустно и одиноко торчали останки печи, колодец с длинной ручкой и трубой, вокруг него бродили куры со злыми глазками.

— Вот и все, что осталось от вашего дома. Милиция приезжала, расследовала…

Димка вспомнил, как Федор описывал мамину привычку — она вкладывала мизинец в ухо и энергично трясла кистью.

— Матуля, не чешите ухо, — говорил отец и отнимал ее руку от головы.

— Отста-ань, — хрипло и грозно говорила мама. — А то щас как дам!

— Пох-пох, — игриво пугался отец. — Коровы уже пришли, дардомыга…

— …говорят, двери кто-то подпер, — тихо добавила женщина. — Они так и задохнулись оба в сенях.

Димка усмехнулся.

Женщина с испугом глянула на него.

Димке по-людски было жалко родителей, но душа равнодушно молчала, будто в ней дыра, даже хотелось посмотреть на грудь.

На пригорке, в окружении старых кленов, — деревянное здание на мощном кирпичном фундаменте, высокое просторное крыльцо. Возле него электрический столб с манерно отставленной ножкой. Окна заколочены досками крест-накрест, на дверях большой засов. “Правление колхоза “РОССИЯ” прочел Димка размытую надпись.

— Все ушли на фронт? — кивнул он.

Женщина презрительно махнула рукой.

— А-а… У всех коттеджи в Оренбурге!

Посредине дороги лежали высохшие коровьи лепешки. Большая часть домов пустует, оконные проемы без рам, закопченная побелка печей, отставшие обои, запущенные палисадники с поломанным штакетником. Возле каждого дома, выходящего в проулок, врыты тракторные шины или камень лежит, чтобы машины не сбивали углы домов.

— Действительно, как будто атомная война прошла, — вежливо заметил Димка.

— Не то слово.

Свернули в переулок и вышли на зады.

— Узнаешь? — женщина показала рукой на большие навозные кучи. — Дед совсем плохой. Как бабка умерла ваша, он уже никого не узнает… Так соседка заглядывает, смотрит, не помер ли, она ж его пенсию получает.

— Ясно.

— А ты надолго?

— Посмотрим.

— Мой совет — не задерживайся — Табаня жив, здоров, в силу вошел. Не связывайся по новой.

Димка рассеянно улыбался.

— А ты меня не помнишь… тетя Тая Свешникова?

Он улыбнулся и покачал головой.

— А я тебе пупок перевязывала.

За кучами открылся задний двор. У ворот навалены дровишки, рядом стоит сухонький, иссеченный топором чурбачок. Выпученный плетень сенника подперт снизу острозубой бороной. Сараи, насквозь просвеченные пыльными лучами, уходят в землю, и двери снизу уже сорваны с петель. Яблоневый сад. Под стволами, в кривой грядке убогие стручки лука и чеснока. Шиферная крыша дома покрылась толстой ржавой патиной. Дом тускло и подслеповато посмотрел на Димку черными окнами. На террасе, жаркой и сухой, стоит продавленный диван, умывальник, пахнет зубной пастой, видимо, навечно въевшийся запах. В сенях тепло и сумрачно. Все это казалось Димке мучительно знакомым, и он физически напрягался, но черные шторки хлопали перед пустотой. Димка оставил сумку и постучал по ручке двери, оббитой одеялом. Тишина. Дергая ручку, он надеялся, что открывает дверь в свое детство, в память свою. Темно и прохладно, будто в берлоге. Димка увидел только ножку стола, освещаемую из сеней. Пахло спиртом, камфарным маслом и застарелыми лекарствами.