Земная жизнь Пресвятой Богородицы - [26]

И какие чудные совпадения обстоятельств и вместе какие особенности в благодатной непраздности обеих святых жен! Приходит Архангел Гавриил, но не к Елисавете, а к Захарии, потому что Захария будет виновником рождения сына. Тот же Гавриил приходит и к Марии, но не к Иосифу, то есть приходит к Той, от Которой Слово безмужно восприимет плоть. В благовестии своем Архангел говорит Захарии: Не бойся, Захарие, зане услышана бысть молитва твоя (Лк. 1, 13); он же говорит и Марии: Не бойся, Мариам, обрела бо еси благодать у Бога (Лк. 1, 30). Архангел обещает сына Захарии, обещает сына и Марии. Захария не верил обетованию, а Пресвятая Дева, как давшая Богу обет девства, лишь вопрошала о способе зачатия, отнюдь не сомневаясь во всемогуществе Божием.

Дни за днями текли быстро, и когда минуло три месяца родственного и благодатного свидания, Пресвятая Дева Мария собралась в путь в родной город Назарет. Но когда оставила Пресвятая Дева Мария родственницу Свою Елисавету: до или после рождения последней Предтечи Господня? Надобно полагать, что Благодатная простилась с Елисаветою прежде, нежели исполнися время родити (Лк. 1, 57) последней. У Елисаветы было много соседей и родственников, которые, без сомнения, готовы были оказать ей необходимую помощь. Наконец, и для того, чтобы уклониться от глаз любопытных, которыми вскоре должен был наполниться дом Захарии, Пресвятая Дева оставила Елисавету до рождения Иоанна Предтечи.

По возвращении Пречистой Девы в Назарет следы святого чревоношения сделались заметными для праведного обручника Ее, Иосифа. По мысли святых отцов, Иосиф сначала не знал совершающейся перед ним тайны воплощения Спасителя мира. «Он не знал, — говорит св. Прокл, — тайны, происходившей в Деве; не знал, какого чуда будет служителем, не знал, что от обрученной ему Жены родится Христос, предреченный пророками». Можно представить, что должно было происходить в чистой душе святого старца при убеждении в непразднстве Марии! Святая Церковь, выражая душевное состояние его, говорит, что в нем восстала «буря помышлений сумнительных». Он всматривался в Пресвятую Деву и не верил глазам своим, начинал думать и отгонял мысль, принимал все это за сновидение, но и во сне не ожидал увидеть этого. Ничего не зная о благовещении, он обращался к земле и небу за разрешением сомнения и нигде не находил его. В страшном волнении духа он переходил от одной мысли к другой и вдруг с ужасом остановился на возможности низкого обольщения: «бракоокрадованную помышляя», как замечает Святая Церковь. «Увидел Иосиф Марию, — говорит св. Прокл, — и уязвилось сердце его; увидел непразднство и считал тайну чистоты потерянной, увидел имеющую во чреве и впал в величайшее смущение, предполагая Ее обольщенной».

Ничто не могло быть мучительнее этого предположения для целомудренного и любвеобильного сердца Иосифа. «Каким лицом теперь буду взирать я на Господа моего? — восклицал он в рыданиях. — Как буду молиться об этой Отроковице? Я принял Ее из храма Господня девою и не соблюл! Кто уловил меня коварством? Кто сделал это зло в дому моем и опорочил Деву?» «Но кто же мог ожидать, — продолжал он, по изъяснению свт. Димитрия Ростовского, — чтобы Та Самая Отроковица, Которая воспитывалась в храме с таким попечением, Которая отличалась таким глубоким смирением, благочестием и преданностью воле Божией, Которая дала обет всегдашнего девства, несмотря на увещания священников вступить в брак, вдруг искусилась обольщением? И Та, Которую все считали за образец жизни в страхе Божием, незаконно сделалась непраздной! Что мне делать? Куда обратиться, от кого узнать? Спросить ли у Нее Самой и потребовать объяснения? Но о чем же спрашивать? Грех очевиден. Да и для чего еще смущать и терзать Ее, когда и без этого Она уже должна страдать от Своего положения?»

«Но не ошибаюсь ли я, — вновь спрашивал себя старец, — не напрасно ли я грешу против Ее целомудрия?» Но сколько ни проверял он свои наблюдения, желая удостовериться в их обмане, они все-таки убеждали его в одной и той же грустной, по его мнению, действительности. Тогда мрачные и тяжелые думы овладели им, и печаль, равносильная отчаянию, залегла глубоко в его чистое сердце. «Мария, — так выражает чувства праведного Иосифа Святая Церковь, — что это значит, что с Тобой сделалось? Гляжу и недоумеваю, дивлюсь и ужасаюсь! Какую перемену вижу я в Тебе? Мария! Ты вместо чести принесла мне позор, вместо радости — печаль, вместо похвалы — укоризну! Как стерпеть мне упреки людей? Я принял Тебя непорочною из храма от рук священников, и что же вижу теперь?»

В то же время и Пресвятая Дева не могла не наблюдать за св. Иосифом, и чем чаще, чем внимательнее Она смотрела на него, тем яснее открывалось Ей внутреннее состояние его. Ей известна была доброта святого старца, но Она не решалась объяснить ему тайны благовещения без особенной на это воли Божией. Как стыдилась этих подозрений непорочная голубица, как краснело невинное лицо Ее, как сжималось непорочное сердце! И все же Она не дерзала нарушить тайны Божией! «Дева молчала, — говорит св. Иоанн Златоуст, — ибо думала, что не уверит обручника, сказавши о необыкновенном деле, а скорее огорчит его, подав мысль, что Она прикрывает сделанное преступление. Если Сама Она, слыша о даруемой Ей такой благодати, судила по-человечески и говорила: “Как будет это, когда я мужа не знаю?” — то гораздо более усомнился бы Иосиф, услышав об этом от подозреваемой. Поэтому Дева вовсе не говорит Иосифу». Если Мария говорила о Своей тайне с Елисаветой, то потому, что Елисавете уже открыта была эта тайна Духом Святым, и Он Сам говорил устами обеих. А если бы Она стала говорить об этом с Иосифом, то или по человеческой доверенности, или по человеческому страху и, следственно, не по Божественному побуждению говорила бы о тайне Божественной. Теперь Она таится от того, которому, вероятно, более всех на земле открыто было сердце Ее, потому что Она избрала его стражем Своего девства, таится с явной для Себя опасностью не только обличения, но и суда и смерти. И так как Ей теперь не к кому было обратиться за советом или успокоением, кроме Бога, за дело Которого и Она, и Иосиф страдали, то, возложив всю надежду Свою на Господа, Она была в твердой уверенности, что Он в неистощимой бездне премудрости Своей найдет лучший способ вывести Ее из такого трудного положения. Молчание — по мере молчания о ней Самого Господа — представлялось Ей необходимостью. Она молчала.