Земная твердь - [6]

Вокруг следов пока никаких. Может, они и разбросаны по лесу неугомонным зверьем, но их прикрывает, прячет снежок. На одном месте, под кривобокой сосной, Никон разглядел что-то похожее на след подшитого валенка, да не придал этому значения: мало ли каких причуд не натворят снег и мороз.

Когда до избушки оставалось километров пять или шесть, Никон уже изрядно притомился и, не снимая лыж, сел на колоду-сухарину. Закурил полюбившейся на фронте моршанской махры, сладко задохнулся на первой затяжке. Посоловел. Где-то в сторонке долбил по стволу дятел. Вдруг Никон почувствовал, что позади него кто-то притаился. Кровь хлынула в лицо, в ушах зазвенело, какая-то сила резко подняла его и заставила обернуться. Рядом, хоть здоровайся об руку, с поднятым ружьем стоял Тереха, с головы до ног обсыпанный снегом. Никон обомлел: откуда взяться здесь человеку! Но живой Злыдень. По-живому алеют слюнявые губы изуродованного рта, немигающий правый глаз смотрит в переносицу Никона, левый — крепко закрыт.

— Стой, Терентий!..

Ахнула тайга от края и до края, глубоким молчанием почтила память Никона Спиридоновича Сторожева.

До утра Тереха не подходил к трупу — ждал, когда застынет кровь. Когда рассветало, он натянул на изуродованную голову Сторожева свой кожаный мешок, уничтожил все следы преступления и, взвалив труп на плечи, понес его к колодцам на моховых болотах. Ему предстояло с тяжелой ношей пройти больше тридцати километров, поэтому он шел, не отдыхая, сам удивляясь своей силе.

К вечеру откуда-то сверху в тайгу упал резвый ветер. Снегопад усилился. Началась пурга. Тереха улыбался, обнажая желтые коренные зубы. Он знал, что после ненастной ночи уже никто и никогда не сумеет найти его следов.

VI

Из Карагая приехали следователи, и начались поиски пропавшего лесообъездчика. В тайгу вышли почти все мужики. В числе их был и Злыдень. Люди около месяца квадрат за квадратом изучали Дупляновский участок, и все безуспешно.

— Будто в воду канул, — сказал старик Трофим Дятлов, знавший тайгу окрест на сотню верст. «Совершенно точно, дедушка, — удовлетворенно подумал Тереха. — В воду он и канул. Стало быть, с концом».

И Петька снова в избе Степаниды.

Встретила его старуха слезным причитанием:

— Сиротиночка ты горькая. Остался ты без отца родного на веки вечные. Некому тебя приласкать, некому и оборонить. Пошли сиротам смертушки, господь праведный.

Скрипучий голос старухи проник в самую Петькину душу. Мальчик чувствовал себя пойманным в какую-то невидимую клетку. И оттого, что клетка была невидима, становилось еще тяжелее.

А Степанида, приголубив на черных губах улыбку-скорбь, подошла к Петьке и, взявшись за верхнюю пуговицу его шубенки, говорила:

— Давай я раздену тебя. И помолимся мы господу богу. Сиротские молитвы доходчивы до него. Пошли сиротам смертушки, господь праведный.

Петька не вытерпел. Как волчонок, с рычанием цапнул костлявую руку старухи и, отскочив к дверям, неистово закричал:

— Я не сирота. Нет-нет-нет. Ты сирота. А я нет.

— Ах ты, варнак, — ахнула Степанида и звенящим, как еловое полешко, кулаком начала долбить Петьку по голове. Потом вытолкнула его за дверь и следом вышвырнула ему шапку.

Ожесточившись, мальчонка не проронил ни слезинки. Ему даже стало свободнее и легче дышать. Уже потом, когда он сидел на ступеньке лесенки, его начали одолевать слезы. Чтобы не заплакать, громко рассуждал:

— Мой папка скоро сам придет. Принесет мне живого зайца и лису. А я совсем не сирота. Ты врешь, бабка.

Вечером Дарья нашла сына в доме Марийки, Петькиной подружки. Она привела сына домой и, измученная горем, работой, стужей, сидела целую вечность в темной избе, прижав его к своей груди.

— Упрямый ты растешь, Петька, ох, упрямый, — шептала она. — Нелегко жить тебе придется.

Утром Петьку никто не разбудил, и он спал до позднего рассвета, а когда проснулся, то увидел, что мать и еще какая-то женщина с большими темными глазами на белом лице и гладко причесанными волосами, завязанными на затылке в большой узел, сидят за самоваром и вполголоса беседуют. Оттого, что на столе жарко пыхтел самовар, а в избе пахло свежевыпеченным хлебом, Петьке подумалось, что вернулся отец и только вышел на минутку во двор. Мальчик пригнул коленки к груди, весь сжался в комочек и, сладко жмурясь, с нетерпением ждал, когда хлопнет дверь.

Но под одеяло вползали слова темноглазой женщины и липким холодным потом одевали голову, грудь Петьки.

— Да, подружка, — говорила гостья, — такова, видно, твоя судьбинушка, горе-горькое. Не успела, говорится, встретить — выходи провожать. Ох, доля бабская, черту угодная.

Мать всхлипывала — это впервые в жизни слышал Петька. Большая, гордая, она не показывала своих слез.

— Чуяло мое сердце, Лидия Павловна. Чуяло, что Злыдень принесет беду в наш дом. Так оно и вышло. Он убил Никона. Он — убивец!

— Чем докажешь?

— А доказать нечем. Будь он проклят! — выкрикнула Дарья и безудержно зарыдала. Лидия Павловна не уговаривала — женщина в горе должна выплакаться. Петька больше не мог терпеть: он почувствовал на своем горле деревянные пальцы Терехи. Они сжимались медленно и неумолимо. Надо разорвать смертельную хватку! Мальчик метнулся из-под одеяла и бросился к дверям.