Земная твердь - [26]

— Он, гражданин милиция. Ей-богу, он самый. Теперь я узнаю. Он украл мой чемодан. Рубите мою голову. Он весь вечер охаживал меня. Вишь, глаз-то у него? Воровской. Дайте-ка, я его стегану.

Пока Выжигин заносил свой мосластый кулак, Петруха коротким ударом хрястнул его в скулу, и мужик, распялив рот, бухнулся головой о стену.

— Гля, — закричал Тереха, — подорожник руку на меня поднял.

Он бросился на парня, но драться им не дали. Тогда Петруха выхватил из открытого чемодана увесистую банку с порохом и что было сил пустил ее в Злыдня — банка пролетела мимо его головы и со звоном высадила стекла обеих рам.

— Это еще не все, Злыдень, — тяжело дыша, сказал Петруха. — Не все.

— Не грозись, сопляк. Не грозись. Я тебя к ногтю — живо-два.

В краже Терехиных вещей Петруху не обвинили, но за разбитое стекло и грубость с дежурным осудили на десять суток.

Зоя Яковлевна, узнав об этом, весь день мучилась головной болью. У нее отекли подглазницы, правое веко, как всегда при сильном расстройстве, надоедливо подергивало. В месячном отчете она перепутала несколько цифр и, не выдержав, расплакалась прямо за рабочим столом.

XX

Вернувшись домой, Петруха не узнал своей комнаты. В ней, кроме голого стола, кровати под каким-то старым суконным одеялом и стула, ничего не было. Даже стеклянная люстра с потолка была снята, и осиротевшая лампочка обливала белые стены каким-то знойным, утомительным светом.

Зоя Яковлевна сидела у себя в кресле и тонкими пальцами придерживала мокрую повязку на голове.

— Пришел, — не то спросила, не то отметила она, глядя воспаленными глазами на племянника. — Удивляешься обстановке? Говорят, ты какого-то инвалида обокрал. Так вот я боюсь, чтобы ты не сделал то же самое и с моей квартирой.

Воздух в комнате пах пылью и известкой. Петруха открыл окно, и на руку его упало несколько дождевых капель. В лицо пахнуло дымом. И ему захотелось немедленно, сейчас же, выйти из этой пустой, будто приготовленной к побелке комнаты. На улицу! А там — идти, идти и идти. Хоть куда, только прочь от этого опостылевшего дома.

Петруха быстро повернулся от окна, шагнул к кровати, выдвинул из-под нее чемодан, взял из него свой паспорт, накинул на руку пальто и почти бегом выбежал на улицу.

Он долго бродил под дождем по пустынному берегу Камы, прислушиваясь, как осторожно, чтобы не пугать тишину засыпающего города, гудят плывущие мимо пароходы, всматривался в их мигающие огоньки и завидовал им, сознавая, что пароходы идут к какой-то своей цели.

Переночевать решил в старой барже и пошел в сторону порта. Но возле швейной фабрики его захватил спустившийся ливень.

Петруха прибавил шагу и спрятался под козырьком газетного киоска. Рядом на столбе ярко горел фонарь, и в косяке его света было видно, как метется водяная пыль.

Следом за Петрухой, крякая и поеживаясь, прибежал длинноногий мужчина, с кирзовой сумкой через плечо. Он стал рядом и, встряхнувшись, как в пыли искупавшийся воробей, обрадованно изумился:

— А это ты, Варнак? Здорово.

И протянул черную с узловатыми пальцами руку. Сторожев увидел, что на большом пальце у него нет ногтя, и сразу вспомнил ночь и работу в порту, когда поднимали со дна Камы затонувшие тракторы.

— Не признаешь?

— Узнал.

— Так что ж, сентябрем-то смотришь?

— Может, улыбаться тебе?

— Петрухой, кажется, зовут? Я тебя, Петруха, не понимаю. Да ты небось сердишься, что мы не вступились за тебя перед Долдоном. Тут он прав был. Что поделаешь, служба есть служба. Отца, мать гони — так надо. А Долдона-то уволили, брат. Прямо на второй же день. Ловко ты его. Мы ахнули — вот так варнак. Вот еще, ведь тебе за работу денег начислили сто двадцать рублей. Я отнес их твоей тетке, но она выбросила мне обратно. Так вот они и остались у меня с тех пор.

— Дядя, не свистел бы ты.

— Свистуны не в моде нынче. Ты лучше скажи, где живешь?

— Слушай, ты чего прицепился? Ну? Может, в милицию хочешь взять? Не выйдет. Понял?

В голосе Петрухи слышалась угроза. Парень поднял воротник пальто и вышел из-под козырька киоска, смяв твердым шагом стайку бойких пузырей, плясавших на асфальте.

— Стой! — мужчина цепко схватил Сторожева за плечо, повернул к себе и сказал: — Трус.

— Кто? — Петруха шумно и коротко вздохнул и выдохнул: — Повтори…

— Ты — трус. Чего бежишь, как заяц. Еще варнаком называешься. Иди назад — зачем зря мокнуть. А теперь давай знакомиться. Евгений Николаевич Клюев, старший электромонтер швейной фабрики.

Петруха молчал, чувствуя, что на его плече лежит рука сильного человека, против него не бунтовало мятежное и непокорное сердце парня.

А Клюев между тем достал из кармана папиросы, угостил Петруху и, приглядевшись к его вялым движениям, спросил:

— Устал?

— Надоело все как-то.

— А воровать не пробовал?

— Ворам, думаете, веселее?

— Не думаю. Хотя ты в воры не годишься.

— Отчего?

— Руки у тебя к этому мерзкому ремеслу не способны.

Клюев выглянул из-под козырька киоска и вдруг решительно объявил:

— Пошли, брат, ко мне. Выспимся, а утром обдумаем все заново. Дождь? Бес его побери. Его, видно, не переждать. Кроем.

Евгений Николаевич взял Петруху за локоть и увлек за собой, как ребенка.