Земляк Ломоносова - [36]

За последнее время занятый непрерывной работой над бюстами по заказу дворцовой канцелярии, Шубин редко бывал в увеселительных местах и среди знатных особ. Балы, гулянья и особенно сборы на балы отнимали у него слишком много драгоценного времени. Но как ни занят он был, как ни дорожил временем, поехать на бал к Шереметеву следовало.

Пара графских жеребцов, запряженных в коляску, неслась по мостовой. Поддерживая Веру Филипповну, Шубин, озаренный улыбкой, смотрел по сторонам на мелькавших прохожих и весело покрикивал:

– Замечательные кони! Звери – не лошади!..

Кучер, крепко натянув вожжи и не поворачиваясь, ответил на похвалу Шубина:

– Наш барин кляч не любит. У него что скотина, что люди служилые – все на подбор. Видали, какой домище ему мужики сгрохали – дворец! – И кучер повернул коней в сторону громадного графского дома с массивными колоннами. Внутри и снаружи дом был залит светом только что вошедших в моду ярких кулибинских люстр и фонарей. У подъезда вдоль Фонтанки и в переулке стояли пары, тройки, четверки лоснящихся, упитанных лошадей. Тут же расхаживали матерые, в ливреях, гайдуки, присматривая за лошадьми в богатой упряжи. Посторонних никого не подпускали близко.

Федот и Вера Филипповна разделись в швейцарской и, мягко ступая по ковровым дорожкам, прошли в залы.

За длинный ряд столов, покрытых серебристыми скатертями и заставленных всевозможными яствами и винами, садились гости. Тут были обрюзгшие сановники, щеголи и дамы-франтихи, с талиями рюмочкой и широчайшими подолами. Мужчины, независимо от возраста и звания, в напудренных париках, гладко выбритые. Исключение составлял нижегородский изобретатель старообрядец Кулибин, полуаршинная борода которого клином спускалась на старинный парчовый боярский кафтан. На хитроумного нижегородца одни смотрели, как на шута, другие видели в нем всемогущего колдуна, умевшего и часы говорящие смастерить, и замки поющие, и даже висячие мосты через Неву навести…

Когда все гости уселись по местам, грянул скрытый на антресолях духовой оркестр. Зазвенела посуда, послышался веселый говор. Подняли бокалы за хозяина дома, потом за его строителя архитектора Савву Ивановича Чевакинского, сидевшего поблизости от скульптора Шубина. Чевакинский в ответ на поздравления поднял в свою очередь бокал и произнес витиеватую речь о бессонных ночах, проведенных им за составлением проекта и чертежей шереметевского дома. В конце речи он сказал:

– Я пью за самородные российские таланты, оказавшие усердную помощь в строительстве графского дома! – И архитектор громко назвал Григория Дикушина.

– Пью с удовольствием! – воскликнул Шубин и, оборотясь к Чевакинскому, который был, пожалуй, вдвое старше его, чокнулся с ним.

Выпил и спросил:

– А где же Дикушин? Я хотел бы его видеть.

– Его не трудно видеть, – сказал архитектор. – Он где-нибудь внизу угощается с дворовыми людьми. А вы знакомы с ним?

– Не имел чести, но слышал о нем от живописца Ивана Петровича Аргунова и однажды случайно встретил его.

Шубину не сиделось за общим столом. Ему хотелось пойти в нижние комнаты и разыскать там Дикушина. Вера Филипповна заметила нетерпение мужа и, стараясь отвлечь его, подала Федоту карточку-меню с большим выбором различных яств. В позолоченной рамке в длинном списке значились: губы лосиные, медвежьи лапы разварные, жареная рысь, бекасы с устрицами, бычьи глаза в соусе, петушиные гребни в сметане, ананасы, девичий крем в винограде и прочее с русскими и французскими названиями.

– Да тут, пожалуй, можно насмерть объесться, – шепнул Шубин жене и поставил карточку-меню на середину стола к серебряной вазе. Услужливый лакей подошел сзади и, склонившись, поставил перед четой Шубиных устрицы с бекасами. Шубин, позабыв о правилах поведения, покосился на кушанье и сказал лакею:

– Мне бы свежей морошки…

– Этого нет-с!

– Ну, тогда каргопольских рыжичков.

– И этого нет-с.

– Ай-ай, как же так, такой обед закатил граф и без рыжиков и без морошки! Устриц с бекасами я не хочу, брюхо от них заболит…

– Федо-о-т! – протянула Вера Филипповна и, уставив на него большие голубые глаза, шепнула: – Пей меньше, во хмелю ты грубоват и неугож…

Обед продолжался добрых три часа. Потом под звуки оркестра гости осматривали анфилады богато убранных комнат. Потом в зале, где происходил обед, столы быстро исчезли и на лощеном паркетном полу начались танцы. Неожиданно для гостей раздвинулась боковая стена, и зал превратился в домашний театр. Выступила певица и пропела что-то на итальянском языке. Многие, ничего не понимая, все же восхищались ее пением. После певицы вышел на сцену бывший директор Московского университета, а ныне вице-президент Петербургской берг-коллегии поэт Михаил Матвеевич Херасков. Вытянув правую руку с бумажным свитком, он начал читать свою оду на богатство:

Внемлите нищи и убоги,

Что музы мыслят и поют:

Сребро и пышные чертоги

Спокойства сердцу не дают.

Весною во свирель играет

В убогой хижине пастух;

Богатый деньги собирает,

Имея беспокойный дух.

Богач, вкушая сладку пищу,

От ней бывает отвращен;

Вода и хлеб приятны нищу,

Когда он ими насыщен…

Гости насторожённо притихли, а поэт вдруг резко и крикливо, как вызов, начал бросать язвительные слова в разряженную толпу вельмож: