Земля за холмом - [22]

…Собственно говоря, ему сильно повезло. Ему просто подарили победу, хотя он ничего для этой победы не сделал. Наступи капитуляция не на шестой день войны, а хотя бы на шестой месяц, неизвестно, как бы ему пришлось действовать тогда.

Корнетские звездочки ко многому обязывали, он хорошо знал японцев — нужно иметь большое мужество, чтобы воспротивиться им. Его не хватило на сопротивление, когда предложили асановскую военную школу… Или он просто не понимал тогда, что нужно сопротивляться? Подчинение — вот то, что вкладывалось в него постоянно.

Отец говорил: военная служба — благородное мужское дело. Отец говорил: иди, все-таки высшее образование, воинская специальность. Или отец боялся, что его прижмут в Бюро эмигрантов, если сын откажется, — как же, сын белого офицера!

Поступить в Северо-Маньчжурский — отец просто не вытянул бы его пять лет, — вечная эта беженская нищета, сколько Сергей помнит себя, с недохватками и терзаниями о проигранной России! Отец не умел работать. Знал только свое военное ремесло, служил в Бюро эмигрантов на жалком жалованье и жил, фактически, своим монархизмом и нерастраченной ненавистью к большевикам. Сергей так привык к этому, что даже не вдумывался — слова, когда их повторяют слишком часто, теряют свой смысл и остроту восприятия.

А если не университет — все равно заберут в Асано, никуда не денешься! Та же казарма и та же Сунгари Вторая, только — в рядовых! И тянись навытяжку перед каждым тупым ефрейтором! А военная школа — ну, что ж, это легче — командовать, чем подчиняться! И потом — так здорово приехать в отпуск и пройтись по городу но всех своих звездочках! Особенно когда при этом тебе козыряют японцы! Даже рядовым асановцам они козыряли по ошибке: видят, идет громадный парень с саблей, китель офицерского сукна, а что на петличках, издали не разглядеть! Ребятам нравилось это — как маленькое торжество. Мальчишество, конечно…

Когда он был уже в военной школе и понял, для чего все это — «японцы в России до Урала», было поздно изменить что-либо. Да, их учили, не скрывая цели и назначения. Они слушали советское радио, они даже обязаны были знать ход событий на Западе.

На Западе шла война. Там была Россия, не та отвлеченная Россия, о которой говорил отец в минуты душевной пустоты, а вполне конкретная земля: Киев, Минск, Смоленск, Москва… Неужели — Москва? Нет, Москву отстояли! Такие же парни, как он, задержали врага под Москвой, солдаты, курсанты военных училищ… Оказывается, это больно, когда по твоей земле идет враг. Несмотря ни на что, это — твоя земля! Возможно, это и было первым осознанием правды, которого так боялись в русских японцы?

Тогда еще на Второй Сунгари они знали «Катюшу», схваченную по радио. Потом ее пели девчонки по дорого со стрельбища.

Полковник отчитывал его час, в инструкторской — что он, с ума сошел — в его классе поют «советчину»! Пусть лучше поют «Черных гусар»! Сергей слушал разнос шефа почтительно и навытяжку, а про себя думал: этому тоже нужно оправдывать паек перед японцами!

В общем-то, он давно понял, что влип в поганую историю, и ему еще подвезло, что он только учит стрелять и маршировать девчонок. А мог бы гонять на учениях других, парней, на Второй Сунгари, а мог бы ходить на «ту сторону».

Рано или поздно о нем вспомнят всерьез, только он не хотел думать об этом. Так хотелось просто жить и радоваться горячему лету и предсвадебным хлопотам. Зоя — под фатой, с букетом из стрельчатых лилий. Оказывается, как раз на это он и не имел права — связывать и усложнять ее жизнь.

Зоя-Зоенька. Коричневые банты в косах цвета спелого колоса и белая пелеринка — гимназия Бюро эмигрантов. Медная мощь духового оркестра — вальс «Дунайские волны» и букет черемухи, наломанный для нее в ограде «Яшкиного» сада.

И сам он — в блеске своих красных петличек, черная шинель до пят, — Правительственная гимназия, «правилка».

Улицы харбинские, сумерек мягкая синева. Звон великопостного колокола в Алексеевской церкви на Гоголевской. Огонек свечи в бумажном кулечке, который нужно донести домой вместе в страстной четверг, от всенощной, и не уронить, не загасить… Самая милая девушка в мире, что наконец-то стала его женой! Как же так получилось: словно два чужих человека рядом оказались они с первого дня — девятого августа? Она не могла разделить тревоги, поглощающей его, и далеко где-то оставалась со своими крохотными женскими обидами, нежностью и заботой, от которых ему было еще больнее, потому что так или иначе это должно было оборваться!

Дома, в отцовском флигеле в Славянском, было еще хуже.

Отец жестоко пил. Он бродил по низкой кухне, задевая за притолоку сутулыми плечами, и высказывался: все кончено, они придут сюда, и нечего ждать от них хорошего! Отец вызывал жалость. А мама? Что мама — одно страдание за мужа и сына, которым, видимо, грозил чем-то приход большевиков.

Капитуляция наступила как избавление от неопределенности. И справедливость. Правильно все-таки, что крепко досталось японцам!

Вечером пятнадцатого к Гордиенко забежал Грохотов, тоже из военных инструкторов.

— Надо! — сказал Севка. — У нас каждый человек с винтовкой на счету!