Земля русская - [176]

Сколько бы ни ездил писатель-публицист по весям и долам родного края, всегда щемит сердце от строгого, глубокого ощущения героической и трагической судьбы среднерусской крестьянки: ведь руками солдаток поднимался из пепла войны весь этот край! «Позже, когда состарились вдовы и избы их выперли обветшалостью на фоне новостроек, меня поразила мысль о скорбной и тяжелой доле, выпавшей этим женщинам, и я потерял покой». Писатель решил взять на себя часть забот хотя бы об одной из них. По скромности своей он рассказал об этой заботе чрезмерно коротко, но порадовался тому, что удалось хоть немного обогреть вдовьи души. По его инициативе собрали за праздничным столом, за самоваром без малого две сотни солдаток, они помянули своих погибших мужей и сынов, излили вечную скорбь — «и хлынула в душу, захлестнула их светлой печалью вся жизнь, и пришло тогда удивление самим себе: как только смогли! как смогли землю возродить, хозяйство поднять, детей вырастить…» И думалось в те минуты писателю о том, как важно нынешним молодым потеснее жить со стариками, быть повнимательнее к ним, поучиться у них душевности. К этой мысли он возвращается не раз, и не раз слышатся его прямые призывы: «Вот и настала пора нам, и детям и обществу, взять заботу о солдатках на свои плечи. Доброты нашей ждут они, милосердия!»

Образы русских женщин чередой проходят по всему пространству этого повествования — среди них героиня луцкого подполья, девушка из-под Ржева Паша Савельева, партизанская мать Анна Дмитриевна Фролова, учительница Анна Ивановна Уткина и другие. Среди этих душевно щедрых женщин есть у Васильева особенно удавшийся ему образ учительницы Нины Шелковой, исполненный удивительного лирического обаяния. Автор почти ничего не рассказывает о ее общественных делах и интересах — этим она была ничуть не обделена, он прослеживает движения ее души, показывает богатство ее внутреннего мира.

«Сказать, что Нина была добра, — почти ничего не сказать. Она не просто понимала людей, относилась к ним с участием, а умела вобрать я себя чужую жизнь, сделать как бы своей, ею пережитой, и тогда совершенно забывала о себе. Нина была человеком, готовым к самопожертвованию…»

Писатель встретился с Ниной Шелковой и ее мужем в глухой маленькой деревеньке с названием «Лесовые Горки» — «песенное имя, красивое место, тощая земля». В доме Шелковых никогда не запирались двери, и писатель считает это совсем не пустяком. Имеется в виду не столько замок на двери, сколько приветливость гостеприимства.

«Заприте душу — и не надо никаких замков к дверям, все равно никто не войдет. Положа руку на сердце, скажите, у многих ли ваших знакомых, случись в том нужда, найдете вы кров и приют… В силу особенности своей профессии я бывал в тысячах семей и могу сказать безошибочно, под которой крышей живет доброта, а под которой ею и не пахнет».

Радушие, конечно, встречается чаще — писатель уверяет, что не надо отчаиваться: никогда не будет на Руси такого, чтобы страждущий повсюду натыкался на запертые двери и глухие души. Русская изба во все времена держала двери открытыми, принимала и обогревала всякого путника, кого гнала беда и нужда или мытарила длинная дорога, для всех в избе находился кров и очаг. Это укоренилось в народе на веки вечные.

Так от самого, казалось бы, мелкого факта — незакрытых деревенских дверей — мысль писателя, развиваясь, поднимается до широкого обобщения — в этом и заключена привлекательная черта творчества писателя-публициста.

Но вернемся к образу Нины Шелковой. Автор особенно чуток к самому удивительному свойству ее души — она сумела сохранить свою женскую любовь к мужу необыкновенно чистой, не давала ей замутиться, пуще всего берегла красоту отношений, избегая какого-либо душевного разлада. К ней можно было бы всецело отнести афоризм о том, что мужей, какими они становятся, делают жены. Из лирического рассказа писателя возникает не только обаятельный пластичный портрет героини, но и динамичная пульсирующая мысль писателя, трогающая читателя своей масштабностью и глубиной:

«Любовь женщины держит нас на нравственной высоте, это так. Но где она сама берет силу? Какие ключи питают ее? Как возникает та душевная гармония, которая делает любовь женщины столь чуткой к малейшим отклонениям? Я не нахожу ответа, кроме одного: это многовековой нравственный опыт народа, спрессованный в одном сердце. Женском. Материнском. В сердце-семени, которое, когда приходит его время, прорастает, расцветает и, уже не увядая до конца дней, множится, множится в муже, в детях, внуках, друзьях — в каждом, кто соприкасается с ним. И тем оно бессмертно, такое сердце».

Да, просторно, привольно мыслям в этом лирическом эссе, слившемся с глубиной чувств и светлых восторгов писателя!

* * *

О пережитом на войне Иван Васильев еще не написал широких картин, однако в немногих страницах «Земли русской», где он вспоминает войну, то и дело прорывается щемящая душевная боль:

«Душным летом сорок первого, измотанные до предела, мы свалились в тени церкви. Немного отдышавшись, разглядели среди пыльной сирени, растущей неподалеку, два танка КВ, облепленных ребятишками. Дети были в одинаковых, из синего сатина, рубашках и платьях, по которым нетрудно было узнать в них детдомовцев. Танкисты сказали, что подобрали ребят на дороге, что бежали они от «немца» куда глаза глядят, что нет у них ни обувки, ни одежки и что не знают, как накормить их, потому что сами без кухни. Мы с приятелем — тоже учителем — взяли ребят за руки и пошли по домам».