Земля русская - [175]

Все это ярко проявляется в книге «Земля русская», в которой причудливо и вместе с тем органично слились самые разные жанры — и художественная мемуаристика, и очерковые портреты, и лирические новеллы, и краеведческие экскурсы, и публицистические размышления по широкому кругу сельских проблем. «Это какая-то новая литературная форма, которой пока не найдено названия», — сказал как-то о своих произведениях Валентин Овечкин. Эти слова можно отнести и к творчеству Ивана Васильева, продолжающего традиции Овечкина, но вместе с тем отнюдь не утрачивая своей оригинальности и творческой самобытности.

Не столько на широких шоссе, сколько на лесных, поросших травой проселках, по которым так приятно ходить босиком в летнюю пору, в дальних деревнях познавал писатель жизнь в глубинах России. До войны работал сельским учителем, в войну был пулеметчиком, командовал взводом и ротой, после войны стал директором сельского детского дома, сотрудничал в районной и областной печати. Уже много лет писатель безвыездно живет в деревне, деятельно участвует в сельских общественных делах и неутомимо продолжает свою повседневную, активную работу публициста. Иван Васильев создал свыше десяти книг, в их числе книги «Я люблю эту землю» (издательство «Советская Россия») и «Веру на себя» (издательство «Современник»), удостоенные Государственной премии РСФСР имени А. М. Горького в 1980 году.

В книге Ивана Васильева «Земля русская» лучшие страницы посвящены «матерям нашим, крестьянкам». С редкой искренностью и благородством повествуется в них о нравственной высоте, духовной красоте женщин русских селений. Писатель видит образ матери-крестьянки одухотворенным, светлым и оттого бесконечно волнующим сердце.

«Профессия газетчика водила меня не столько большаками, сколько проселками да тропинками, и там, в глухих деревеньках и маленьких городках, я встретил поистине Великую Русскую Женщину, в характере которой собралось и отстоялось все, чем одаривала человека земля на протяжении многих и многих веков. После таких встреч иной раз думалось: вымри все вокруг, но останься о н а, ж е н щ и н а-м а т ь, и мы возродимся в том же качестве, с тем же характером своих предков-русичей. Да ведь так оно и бывало… Как небесную голубизну глаз, как соломенный цвет волос, возрождали в нас матери добрую душу и широкую натуру».

С застенчивой скромностью и безмерной любовью Иван Васильев обращается прежде всего к памяти своей матери Аксиньи Васильевны не потому, что хочет выделить свою мать из всех других, а потому, что видит в ней общие черты деревенских женщин. Остановим взгляд на этом образе. Это интересно еще и потому, что помогает лучше понять истоки творчества самого писателя, его глубинные крестьянские корни.

На первый взгляд все обыденно. Мать говорила образно, немного напевно, работала споро, любила рассказывать всякого рода бывальщины, приучала сына с малолетства быть «книгочеем», на вечерних посиделках понуждала его читать вслух разные книжки, учила видеть, думать, понимать. За всем этим видится главное: мать в доме была хранительницей красоты. И посмотрите, какие эстетические богатства открывала она сыну:

«Во всем она умела видеть красоту: и в обложных дождях, и в цветении сада, и в отбеливании холстов, и в молотьбе цепами ржаных снопов, и в трепке мягкого, струистого льна. Она находила такие слова, такие присказки, такие поверья, после которых мне непременно самому хотелось пойти с отцом топить дымную ригу, взять отрывающий руки кленовый цеп и молотить в лад со всеми снопы, сесть на грохочущую мялку и до одури в голове гонять по кругу лошадей. И удивительно, не чугунная тяжесть рук и ног, не тошнотворное кружение в голове запоминалось после работы, а поющая в сердце радость, словно его, ребячьего сердца, коснулось что-то нежное и красивое».

В этих картинах заключено столько поэзии крестьянского труда и быта, что трудно отличить, где говорит публицист и где тонкий стилист-лирик.

Впрочем, у Ивана Васильева поэтические отступления отнюдь не самоценны. Они непременно начинают, продолжают или заканчивают какую-то важную для писателя мысль, проблему. Вот и в данном месте писатель воспевает ту сторону женской души, которая очаровывала детей своих красотой земного мира, привораживала, привлекала к родному порогу. Но другая сторона этой души, считает, автор, устремляла молодежь к иной, некрестьянской доле, к поискам городского счастья, поскольку сама деревня всегда очень легко относилась к своей собственной жизни и к своим ценностям. В этом раздвоении души писателю видится трагизм сельской женщины-матери, да и своей собственной, как признается он.

«Отправив нас в дорогу с сухарем да материнским благословением, они вложили в наши души такие семена, которые обнаруживают способность прорастать тоской и неудержимой страстью возвращения».

По образу жизни молодое поколение так далеко ушло от своих матерей, как не уходило ни одно из поколений. Ни в какие времена не знала русская деревня такого массового одиночества матерей, из которых каждая пятая — солдатская вдова. Наши глаза привыкли видеть их у деревенских обелисков. Горе их все еще не выстрадано, оно настолько горькое, что даже высушило глаза.