Земля родная - [8]

В тот же миг горнист заиграл непонятный Алешке сигнал. Как зачарованный, он смотрел на горниста с медным рожком у рта и незаметно для себя все ближе и ближе подходил к шеренге солдат. Неожиданно кто-то дернул его за рукав. Обернувшись, Алешка увидел хитро улыбающееся пьяное лицо знакомого солдата Ахтарки — соседского постояльца. От него крепко несло сивушным перегаром, так что Алешка невольно поморщился и отвернул лицо.

— Уходи живо, ать-два! Понимал? — шептал Ахтарка, косноязыча сильнее обычного. — Наша мал-мала стрелить будет, — зловеще предупредил он и поспешно скрылся.

Алешка, однако, ничего не мог понять. Только в груди у него что-то заныло, в коленях появилась противная дрожь и во рту сразу пересохло. Но он все еще не мог оторвать взгляда от горниста, уже кончившего играть и вытиравшего губы тыльной стороной ладони. В шеренге солдат произошло изменение: передние пригнулись, встав на одно колено и выставив винтовки, задние высунули дула винтовок над головами передних.

«Что же это они? Как сказал Ахтарка — «стрелять будем». Зачем это?» — мысли беспорядочно теснились в голове у Алешки. Надо было как можно скорее разыскать Гришку, разыскать немедленно — тогда все станет ясно.

Он повернул к парадному подъезду, где народ сгрудился еще теснее. Теперь толпа повернулась лицом к шеренге солдат, в напряженном молчании наблюдая за их артикулами. Алешке вдруг показалось, что между колоннами мелькнула долговязая фигура Гришки, и он заторопился.

И вдруг раздался треск, будто лопнуло огромное полотнище неба, и сильный удар в спину подтолкнул Алешку. Он споткнулся и упал. Быстро вскочил, инстинктивно метнулся за колонны, и в это время что-то снова оглушительно треснуло и раздались тонкие комариные голоса.

Оглянувшись, Алешка увидел множество бегущих людей. Середина площади как-то сразу опустела; густой человеческий поток прижимался к скверику у памятника Александру II и к немецкой кирке. Там и сям на снегу чернели бесформенные кучи тел, некоторые из них шевелились, расползались, оставляя за собой ярко-красный след. Красные пятна на снегу дымились, от них трудно было оторвать взгляд… Алешке хотелось кричать, кричать долго, протяжно, во всю силу легких, широко раскрыв рот. Но крик застрял у него в горле, затрудняя дыхание. Перед глазами плыли красные круги, мельтешили быстрые тени.

Один штрих этой невероятной картины особенно ярко запечатлелся в памяти у Алешки: он видел, как человек в длиннополой визитке, поднявшись с земли, обернулся лицом к балкону и, потрясая сжатыми кулаками, громко крикнул:

— Будьте вы прокляты, палачи! Мы вам припомним это! Придет день — и падет гром на ваши головы!

Оторвавшись от колонны, за которую он крепко держался, Алешка впервые с ясно осознанным чувством ненависти поднял глаза на балкон и… с ужасом увидел, как прямо в него целится из револьвера штатский человек с перекошенным от злобы лицом. И в тот же миг какая-то неведомая сила отбросила Алешкино тело в сторону, он упал и пополз вдоль ограды.

Раздался еще один залп. Он прозвучал уже не так громко, как первые, несколько выстрелов запоздало. Стиснув зубы, Алешка полз, пока не наткнулся на что-то мягкое.

— Гришка, Гриша, друг!

А Гришка лежал ничком на утоптанном снегу, подвернув под себя левую руку. Терпкий запах крови ударил в голову Алешке. Преодолевая слабость, охватившую все тело, он затормошил друга, зачем-то подул ему в лицо. Гришка открыл глаза, едва разжал спекшиеся губы:

— Леша… Убили меня, подлецы. Прости меня, Леша.

— Бог тя простит, — быстро зашептал Алешка. — Ты, может, того, встанешь?

— Нет, Леша, умираю. Ты… — Слабеющей рукой Гришка уцепился за воротник Алешкиного полушубка, чуть приподнял голову. В глазах у него вспыхнул последний отблеск жизни. — Ты запомни… Слышь, отомсти… Вот тут… — Рука его упала на грудь, голова глухо стукнулась о землю.

— Гришка! Не умирай! — казалось, на весь мир крикнул Алешка, но он едва лишь разжал губы — кричала его душа. Он выхватил из-под полы умершего друга красный, может быть, облитый его, Гришкиной кровью, сверток и — бросился бежать. Задыхаясь, на ходу рванул полушубок, полы его широко распахнулись и из-под них рассыпались, взвились подхваченные ветром голубые листовки, закружились над улицей. Алешка бежал, ничего не замечая.

Кто-то толкнул его в незнакомый двор, проводил в избу.

…Когда Алешка увидел распростертое на полу тело отца и хлопочущую над ним Аленку, он не удивился (он уже не мог больше удивляться), а только выдавил из себя одно слово:

— Убили?

Аленка подняла на него заплаканные глаза и резко побледнела: Алешка все еще держал в руках красный сверток.

— Он? — беззвучно спросила она.

Алешка не в силах произнести ни слова кивнул головой. Опустился рядом с Аленкой на колени, накрыл тело отца красным полотнищем, на котором горели слова: «За дело рабочего класса» — и положил голову на высокую отцовскую грудь…

Из соседней комнаты приглушенно, но внятно доносился басок Мирона Зыкова:

— Теперь ясно, товарищи. Просить нам у царя нечего. Только борьба, беспощадная борьба не на жизнь, а на смерть. К этой борьбе и призывает вас социал-демократическая партия. Близится великая гроза пролетарской революции, и мы уже слышим первые раскаты грома…