Докладчика прервал председатель:
— А вы, Владимир Михайлович, фамилии называйте… Фамилии бракоделов.
Докладчик повернулся к председателю.
— Этого я сейчас не могу сделать. Я срочно уехал с площадки — к докладу надо было готовиться. После праздников узнаем и фамилии. — Он снова повернулся в зал. — Но государству нашему, товарищи, пользы мало от того, что мы найдем и накажем виновных. Время потеряно…
Вдруг в самом конце зала, у входа, раздался голос:
— Не потеряно время!
Все обернулись, и быстрее всех Клавдия Ивановна. Для всех это был просто голос, а для нее — голос самый близкий и дорогой.
Председатель постучал карандашом по графину.
— Кто это там? — спросил он близоруко, вглядываясь в зал.
— Я… Юрьев…
— Юрьев?.. А почему вы не в президиуме?
— Да я прямо со стана, переодеться не успел… Еле упросил, чтобы в клуб впустили.
Клавдия Ивановна скользнула глазами по распоровшейся брезентовой куртке, и ей стало мучительно стыдно.
— Что же вы, товарищ Юрьев? — с укоризной сказал председатель. — Попрошу занять место за столом.
— Президиум и без меня справится. А вот доклад надо поправить. Монтаж стана завершен!
— Как завершен?.. Я сам был там три часа назад, — удивился докладчик.
— А я только двадцать минут как оттуда.
— Ничего не понимаю! — докладчик развел руками.
— Я и хочу объяснить, — сказал Юрьев.
Он прошел через весь зал и поднялся к столу президиума.
— Позвольте, я объясню. Вам уже сказал докладчик… Сегодня обнаружилось, что ножницы нового стана смонтированы неправильно. Это мы, моя бригада… Нет, виноваты не мы, в рабочих чертежах была неточность… Да, в общем, это другой разговор… Но нам было стыдно идти на первомайский вечер. И бригада решила не уходить со стана, пока не приведет все в порядок… Могу доложить, товарищи, что сорок минут назад началось опробование ножниц. Двадцать минут смотрел я на их работу. — Он улыбнулся. — Красиво ходят!.. Так что мы свое обязательство выполнили.
Теперь Юрьев испытывал, кажется, чувство неловкости. Он мял в руках старую кепку, переступал с ноги на ногу, словно не знал, куда деть себя — большого, сутулого, нескладного.
Его выручил докладчик.
— С радостью, — сказал он, — принимаю такую поправку. И предлагаю собранию похлопать бригадиру лучшей монтажной бригады нашей стройки товарищу Юрьеву!
Он первый поднял руки, вслед за ним это сделали все сидящие на сцене, и вот уже горячие аплодисменты подхватило все собрание.
Юрьев еще с секунду постоял на сцене, а потом твердыми шагами сошел с нее. Председатель что-то крикнул ему вдогонку, но то ли он не слыхал, то ли не хотел оглядываться… Он шел по широкому проходу посреди зала, и навстречу ему неслись аплодисменты знакомых и незнакомых друзей.
Клавдия Ивановна смотрела на него, родного, единственного. Муж не заметил ее и прошел в последний ряд, где было попросторнее.
Стихли аплодисменты. Докладчик надел очки, перелистал свои записи. Собрание продолжалось. О Юрьеве, казалось, все забыли…
Только сидевшая в пятом ряду, поближе к стене, женщина в коричневом платье с белым кружевным воротничком продолжала думать о Иване Петровиче. Двадцать шесть лет знала и любила она этого человека и помнила все, что имело к нему хоть какое-нибудь отношение. И этот портрет на Доске почета, и эти аплодисменты, и эту поношенную куртку она тоже не забудет.
Мимолетное ощущение вины в чем-то испарилось, и опять Клавдия Ивановна чувствовала себя счастливой.
