Земля родная - [102]

Ева продолжала чуть слышно:

— Он взял меня за руку. Я сидела и боялась пошевелиться. Его рука медленно холодела. Я все поняла. Я поняла, что фашисты отняли у меня мужа, пытались отнять сына и убили русского юношу, который отдал за моего Яна свою жизнь. Я готова была перегрызть им всем глотки. Долго я сидела так. Потом расстегнула карман его гимнастерки. Там была одна красная книжечка и помятый конверт. Я разобрала имя и фамилию: Юрий Петрович Первенцев. Остальное было непонятно.

Утром русские заняли город. Нас с Янеком отправили в госпиталь. Я совсем потеряла силы и не могла быть на похоронах советских солдат. Но мне сообщили, где похоронен Юрий.

Вскоре нас переправили в Москву. Там мы прожили два года. Вернувшись в Прагу, я поклялась привезти сюда Янека, поклониться праху того человека, который отдал за него жизнь.

Татьяна Ерофеевна точно не слыхала ее последних слов.

— Ему было бы только тридцать пять лет! — вырвалось из ее груди. — Сын, мой сын! Мой мальчик!

Упав на холмик, усыпанный белыми лилиями, она безудержно зарыдала. Ева неподвижно стояла рядом с ней на коленях, не пытаясь утешить. Вдруг тишину кладбища разорвал юношеский голос. В нем было столько детской мольбы и сурового мужества, что Татьяна Ерофеевна невольно подняла голову.

— Не плачьте, мать! Не плачьте, дорогая! — Ян настойчиво пытался поднять ее с земли. — Это очень тяжело, мать, но вы не плачьте.

Судорога вновь исказила лицо юноши, и Татьяна Ерофеевна почти физически ощутила, что творилось в его душе. Волна материнской нежности подняла ее. Она привлекла к себе светлую голову Яна и поцеловала в лоб, как целовала своего сына.

— Я прошу вас, мать, — горячо просил юноша, — приходите сегодня на наш концерт.

Татьяна Ерофеевна не могла отказать. Она почувствовала, что Ян стал ей дорог: ведь в нем была частица ее Юрика.

Обнимая одной рукой Яника, она другой тихо коснулась руки Евы.

Юзеф стоял в стороне, что-то бормотал, покачивая головой, и дрожащей рукой прикладывал к глазам платок.

…Вечером, хотя ей очень хотелось побыть одной, Татьяна Ерофеевна пошла на концерт. Первые же звуки поразили ее силой и красотой. Скрипка ожила под руками Яна. Песня росла и ширилась. Вот в звуки скрипки и оркестра влился чистый, глубокий голос певицы. Ева подошла к рампе, развела руки, будто хотела обнять весь мир. Она пела по-чешски, но Татьяна Ерофеевна все понимала. Ева пела о радости материнства, о первой улыбке ребенка, пела о том, за что отдали свои жизни миллионы людей, она пела о мире…

С. Соложенкина СЕМНАДЦАТЬ ЛЕТ Стихотворение

Пусть говорят, что есть ненастье,

Что есть немало всяких бед, —

Я сердцем верю только в счастье:

Сегодня мне семнадцать лет!

Сегодня мне нужнее хлеба

Вот этот розовый рассвет

И это праздничное небо, —

Сегодня мне семнадцать лет!

Сегодня я хочу проверить,

Что недоступного мне нет,

И все концы земли измерить…

Сегодня мне семнадцать лет!

Сегодня мне и землю можно

Поднять, как думал Архимед.

Все невозможное возможно!

Сегодня мне семнадцать лет!

Хочу всем сердцем одного я, —

В душе других желаний нет, —

Всю жизнь свою не знать покоя,

Как будто мне семнадцать лет!

Г. Спектор ЖЕНА

Правой рукой он взялся за косяк приоткрытой двери, а левую протянул Клавдии Ивановне.

Так он прощался с женой уже тысячи раз.

— Правая для всех, — сказал он много-много лет назад, — левая только для тебя… для тебя одной…

Тогда, давно, он высвободил занятую чем-то правую руку, и прижал девушку к себе; она едва не задохнулась от счастья и еще чего-то, названия чему нельзя было дать…

Уже за дверью он напомнил:

— Смотри не задерживайся. Если я опоздаю, пойдешь одна. В клубе свидимся.

Когда из полутемного коридора он вышел на лестничную площадку, она разглядела, как стара его брезентовая куртка. На плече распоролся шов.

— Ванюша! Не мог сказать, что куртку починить надо!

— Я говорил, Муха, — миролюбиво отвечал он. — Но у тебя столько забот…

Действительно, на днях заходила речь о куртке. Но как-то совсем не вовремя, мимоходом, и Клавдия Ивановна забыла о ней.

— Срам какой, — продолжала она. — Тебе, конечно, ничего… а что о твоей жене скажут?

— Что скажут?.. Ничего не скажут, — смущенно оправдывался он. И вдруг, войдя обратно в коридор, притянул голову жены к себе. Она прислонилась к его жесткой, словно из фанеры, куртке, пахнущей пылью и бензином, и прикрыла глаза.

— Пусть говорят, — с шершавой нежностью сказал он, отстраняясь.

Клавдия Ивановна несколько секунд смотрела на щелкнувшую замком дверь, а затем на цыпочках, чтобы не разбудить детей, прошла в кухню.

Только Надя и Коля учились в первой смене. Старшеклассники уже сами готовили себе завтрак, и нередко, проводив мужа на работу, Клавдия Ивановна еще на полчаса ложилась в кровать. Для человека, который изо дня в день немного недосыпает, очень дорога каждая минута сна.

Сегодня Клавдия Ивановна не могла себе позволить этого. Посещение клуба для нее вовсе не простое дело. Она взялась за исполнение многочисленных обязанностей, хорошо известных хозяйке большой семьи, ежедневно одинаковых, и в то же время всегда чуть-чуть новых и разных.

Сначала Клавдия Ивановна еще старалась установить, что нужно раньше, что потом… Но вскоре пренебрегла всякой очередностью.