Земля под ее ногами - [219]

Это заключение возвращает меня обратно к Вине, к которой до сих пор ведут все пути-дороги моих мыслей. Она так хорошо знала меня, я настолько был под властью ее версии меня, что это скрепляло мое многоликое «я», не давая ему распасться. Чтобы сохранить рассудок, мы выбираем между различными, взаимоисключающими определениями самого себя — я выбрал ее определение. Я принял имя, которое она дала мне, ее критику и ее любовь и назвал получившееся — я.

После Вининой смерти, лишившись ее язвительного и проницательного видения меня, я, ее Рай, не раз чувствовал себя распадающимся на все большее количество моментов, не согласующихся, противоречивых: я терял, как теперь понимаю, свой внутренний стержень. Чудо на видеопленке подтвердило то, о чем я должен был давно догадаться сам: нас, лишившихся ее спасительных суждений и нуждающихся в них, было двое, и давно уже пора было перекинуть мост через образовавшуюся за долгие годы и все увеличивающуюся расселину между нами. И пожалуй, теперь, когда Вины нет, лишь мы сами можем спасти друг друга.

Помогите Ормусу. Да. И, может быть, он поможет мне.

Загружая джип, чтобы ехать обратно в город, я думаю о нашей с Ормусом юности в Бомбее, о времени, проведенном в его гримерных и на крыше дома на Аполло-бандер. Я даже несколько повеселел, снова ощутив старую привязанность, вспомнив радостные дни детства. Но тут как тут — Молли Шнабель, в белой рубашке и брюках цвета хаки, в полной боевой готовности, несравненная в своем умении прибедняться бывшая жена Мака. Руки в карманах, с наглой кривой усмешкой она приближается ко мне по садовой дорожке.

— Неужто это тот безутешный индийский парень, убивающийся по умершей чужой жене? Да ты просто девчонка, Рай, посмотри на себя. Весь в слезах, как Ниобея[348].

Я сохраняю спокойствие.

— Привет, Молли! Вот уж сюрприз!

Ее мелодичная ирландская речь сменяется «хаг-ми».

— О, малыш, что тебе сказать! Вот, машина сломалась поблизости. Можно я позвоню и вызову механика? Извини за беспокойство.

Молли некоторое время провела в Индии — она дитя международного конгломерата. Ее отец был большой шишкой в «Юнион Карбид», до того случая с токсическим загрязнением воздуха, когда облако метилизоционата разъедало глаза и легкие жителей Бхопала; старик Молони был одним из руководителей, потерявших работу в результате этой пиар-катастрофы. Молли гордится своим умением имитировать индийский идиолект. На одной из вечеринок «Колкис» она довела Юла Сингха до белого каления своим стремлением продемонстрировать эти познания, и он рявкнул: «Молли, ради бога, мы в Америке. Говори по-американски».

Если она объявится, ни при каких обстоятельствах не пускай ее в дом, предупредил меня Мак. Мне плевать, пусть она будет хоть кровью истекать. Если нужно, забаррикадируйся и приготовься к долгой осаде. Я не шучу. Однажды, когда там был Чоу, она приехала с грузовым фургоном и пыталась обчистить дом. И вот она подходит, склонив голову так, что ее золотистые волосы, ниспадая волнами, прикрывают один огромный глаз, и, выдумав нелепый предлог, вкрадчиво заговаривает со мной на «хаг-ми».

— Послушай, Молли, — говорю я, — ты знаешь, что я не могу впустить тебя. Если хочешь позвонить, вот тебе мобильник.

— Мобильник-шнобильник, у меня тоже есть эта штука, — огрызается она, сразу отбросив свою легенду и повысив голос на пару тонов. — Ты думаешь, что можешь не пустить меня в мой собственный дом? И только потому, что таково желание этого любителя вкладывать свой пенис в руку собственного сына?

— Прекрати, Молли, — говорю я. — Прекрати сейчас же.

— Что? Ты получил цэ-у от этого любителя засовывать наркотические вещества в носы собственных ребятишек? Этого распутника, сексуального извращенца в супружеской постели и вне ее, зоофила и копрофила? Этого лицемера, в чьей душе кишмя кишат черви тления, которых только я и смогла разглядеть?!

Так же как есть версии, не позволяющие вам рассыпаться на кусочки, есть и такие, которые разрывают вас на части. Так случилось с моим другом Маком, — эта тридцатитрехлетняя женщина, визжащая с фальшивым акцентом на лужайке своего собственного прошлого, клевещущая на то, что когда-то любила, выкрикивающая обвинения, заставляющие большинство людей вынести вердикт «виновен», и использующая то уважение, которое вызывают слова «жена» и «мать», чтобы заручиться поддержкой закона. Это коварный противник, уже лишивший Шнабеля его доброго имени, но желающий получить всё. И уже не имеет значения, чем будет заниматься Мак всю оставшуюся жизнь. Эта версия клеймом выжжена у него на лбу. Это буква, вышитая на его одежде алым цветом.

— Я отвезу тебя к твоей машине, — говорю я. — Или, если она и правда сломалась, давай вызовем механика.

— Рай, из тебя вышла бы отличная шестерка для какого-нибудь кровавого деспота из страны третьего мира, — говорит она, добавляя индийский акцент. — Или лизоблюд и прихлебатель Председателя. Или маленький солдат удачи для большого господина — сделать грязную работу. Есть женщина, которую нужно оскорбить, как там на вашем жаргоне — отделать, вышвырнуть из ее собственного дома? Пошлите за этим умником Раем. Позвоните ему на его гребаный мобильный.