Земля обетованная - [208]

— Прощай, Макс!

Они сердечно расцеловались.

Боровецкий понимал его состояние и не сердился на него. По словам рабочих, когда стало ясно, что потушить пожар невозможно, Макс закрылся в конторе и горько плакал, видя, как гибнет творение его рук.

«Итак, у меня абсолютно ничего нет! — сказал про себя Кароль и, словно бросая вызов всему миру, прибавил: — Ну и что ж, посмотрим, чья возьмет!»

Распорядившись похоронами отца, Кароль пошел на фабрику, куда уже явились страховые агенты.

Но вскоре прибежал Матеуш и сообщил, что его ждет Мюллер.

Едва Кароль переступил порог, как фабрикант заключил его в объятия.

— Я был в Сосновце и только сегодня получил телеграмму, поэтому опоздал, — торопливо говорил он. — Я очень огорчен и сочувствую вам, потому что видел, как вы трудились. Что вы намерены предпринять?

— Еще не знаю.

— Вы все потеряли? — участливо спросил Мюллер.

— Все, — откровенно признался Кароль.

— Пустяки, я вам помогу. Дам деньги в долг под небольшой процент, и вы построите фабрику, еще больше прежней. Вы мне нравитесь! Ну как, согласны?

Кароль с непонятным упорством доказывал ему, что не может брать деньги, не имея под них обеспечения, и вообще рисовал свое теперешнее положение, явно сгущая краски, но фабрикант только посмеивался над его доводами.

— Kein[63] разговоров! Ваш ум — лучшее обеспечение капитала. Сегодня вы лишились всего — завтра снова наживете. Я был простым ткачом и до сих пор не в ладах с грамотой, но это не помешало мне стать фабрикантом и обладателем миллионов. Женитесь на Маде и владейте всем! Я давно хотел сказать вам это. Она — славная девушка. А не хотите жениться, я и так одолжу вам деньги. Из моего Вилли фабриканта не получится. У него барские замашки, и придется купить ему имение, а мне нужен такой зять, как вы. Ну? — Он говорил торопливо, вытирая рукавом потное, лоснящееся лицо и с беспокойством поглядывал на Кароля. — Отвечайте: согласны или нет? Мне некогда…

— Согласен, — с невозмутимым спокойствием ответил Кароль.

Он давно знал, что этим все кончится.

Обрадованный Мюллер обнял его, похлопал по спине и заспешил домой.

XXII

Прошло несколько недель после пожара и похорон пана Адама, на которых Анки не было: она лежала больная в доме Травинских.

В последнее время она чувствовала себя значительно лучше, но из дому еще не выходила, так как стояли ненастные мартовские дни — холодные, слякотные и дождливые.

Собственно, физически она была уже здорова, но душевное равновесие возвращалось очень медленно.

Страшная ночь, завершившаяся смертью пана Адама, оставила в душе ее неизгладимый след.

Иногда она целыми днями сидела, уставясь в одну точку, словно все еще видела перед собой багровое зарево пожара, слышала треск огня и жуткие нечеловеческие крики; это повергало ее в такой ужас, что она теряла сознание или, как безумная, бросалась бежать.

И чтобы отвлекать ее от страшных воспоминаний, при ней неотлучно кто-нибудь дежурил.

Чаще всего Нина, которая ухаживала за ней с материнской самоотверженностью. Ежедневно навещала ее Высоцкая, а по вечерам приходила Кама.

Днем Анка сидела в просторной угловой комнате, превращенной в некое подобие зимнего сада; там щебетали птички, тихо плескался небольшой фонтан и благоухали белые и розовые камелии, только что распустившиеся в кадках.

— Знаешь, ко мне никто не относился так сердечно и заботливо, — говорила растроганная Анка, сидя в низком глубоком кресле.

— А тебе это и не нужно было. Кроме того, у меня есть корыстный расчет: я забочусь о тебе, как о своей натурщице, — пошутила Нина.

Она действительно писала портрет Анки, в изнеможении полулежавшей в кресле на тигровой шкуре на фоне цветущих камелий.

Тут было тепло и тихо; сонно журчал фонтан, и водяные брызги алмазной россыпью падали в белый мраморный бассейн, в котором плавали зеленые ящерки.

— Что, Кароль приходил сегодня? — спросила Нина.

— Да…

— Ну как, все уже позади?

— Нет, духу не хватило, но на этих днях непременно верну ему обручальное кольцо и скажу, что он свободен. Мне так тяжело, так тяжело… — В глазах ее блеснули слезы, и она замолчала.

Больше они об этом не говорили.

Однообразное течение дней нарушил приход Стаха Вильчека.

Он явился как-то под вечер, и Анка приняла его в зимнем саду и долго молча смотрела на него.

А он, расфранченный, надушенный, самодовольно рассказывал о том, что они с Максом Баумом весной начнут строить большую фабрику по выделке полушерстяных платков и рассчитывают успешно конкурировать с Грюншпаном.

— А что с отцом Макса? — спросила Анка.

— Совсем из ума выжил. Как вы знаете, взлетевший на воздух котел упал на его фабрику, уже давно, правда, бездействующую, и она загорелась. После пожара старик передал в собственность Максу земельный участок, распродал готовую продукцию, уцелевшие станки и деньги разделил между детьми. А за собой оставил остатки фабричных зданий. И теперь поселился там. Совсем свихнулся старик! Я советовал Максу поместить его в лечебницу, даже если придется прибегнуть к силе, но он и слышать об этом не хочет. А стены эти нам ой, как бы пригодились!

— Он прав. Передайте, пожалуйста, пану Максу, чтобы он навестил меня.