Земля обетованная - [29]

Поскольку, хотя веки поднялись, Руфус смотрел непосредственно черными взглядом, который когда-то был насмешливым, а теперь только ленивым и самодовольным. Его глаза закрывало нечто тонкое и непроницаемое, нечто, медленно отодвинувшееся назад, с неторопливостью кошачьего или совиного взгляда. Не так давно у Руфуса появилась мигательная перепонка, третье веко.

Если он знал об этом, то не подавал вида. Он радостно улыбался. Перепонка отодвинулась и исчезла, словно ее вообще не было. Руфус вытянулся и встал с размеренной, медленной гибкостью, и Билл на секунду сумел забыть о том, что только что видел.

Тело Руфуса имело прекрасную мускульную координацию, которая теперь выглядела как-то театрально. А организм внутри, наверное, невероятно отличался от человеческого. Билл не проверял, что изменилось за последние пару недель, хотя изменения, наверняка, происходили ежеминутно. С чисто научной точки зрения, Билл должен быть в восторге из-за того, что происходит. Но не был. Он принял факт провала, потому что должен был так сделать, но узнавать причины такого исхода ему совсем не хотелось. Дело не только в нерешенной загадке. А в том, что в этом тесно замешана его собственная плоть и кровь. Как человек с неизлечимой болезнью может скрывать свою немощность, так и Билл не будет дальше разбираться в невозможных вещах, меняющих тело, которое на половину принадлежало ему.

Руфус смотрел на него и улыбался.

— Как ты состарился, — пробормотал он. — И ты, и Пит. Я помню, когда вы были мальчишками, два-три месяца назад. — Он зевнул.

— У тебя сегодня свидание? — спросил Билл.

Молодой Руфус кивнул, и на мгновение его черные глаза почти закрылись, а третье веко сонно скользнуло вперед, полуприкрывая радужную оболочку. Он выглядел, как осторожный, враждебно настроенный кот. Билл не мог смотреть на него. К этому времени Билл стал безразличным к этим меняющимся парадоксам, и его уже не шокировало хладнокровие Руфуса, но он все еще не мог спокойно смотреть на его глаза, этот новейший признак ненормальности.

— Не выгляди таким самодовольным, — коротко сказал он и быстро ушел в дом, позволив двери громко захлопнуться за ним.

Руфус приоткрыл глаза, и дополнительное веко отъехало назад, но не до конца. Он посмотрел вслед сыну, но как-то без особого интереса, как человек, смотрящий за уходящим котом, равнодушным к чужому виду взглядом.

Этой ночью Руфус пришел домой поздно и очень пьяным. Морган с Биллом ждали в гостиной, и молча вышли встречать такси, привезшее Руфуса. Его обмякшее тело было грациозным даже в таком состоянии. Водитель был чуть ли не в истерике. Он боялся трогать своего пассажира. Было невозможно понять, почему — наверное, из-за чего-то, что Руфус сделал или не сделал, а, может быть, только сказал по пути домой.

— Что он пил! — продолжал спрашивать водитель, делая акцент на последнее слово. — Что он мог такое пить?

Они не знали, что ответить на это, и так и не получили вразумительного ответа от водителя. Такси уехало, как только Билл заплатил, — водитель отказался прикасаться к деньгам из бумажника Руфуса, — скорее даже не уехало, а умчалось, взревев двигателем.

— Раньше так уже было? — спросил Морган через поникшую набок темно-рыжую голову Руфуса.

Билл кивнул.

— Не так плохо, разумеется. Он... вспоминает... разные вещи, когда напьется, знаешь ли. Может быть, в этот раз Руфус вспомнил нечто крупное. Он всегда снова забывает это, и, может, оно и к лучшему.

Руфус между ними зашевелился, что-то пробормотал, но не на английском языке, и взмахнул обеими руками, неудачно сделав всеохватывающий жест, словно перед ним раскинулось что-то огромное. Он звонко засмеялся, совсем не как пьяный, и тут же обмяк.

Они положили его на большую резную кровать наверху, в комнате с фиолетовыми шторами. Руфус лежал распластавшись, как ребенок, его знакомое лицо странным образом напоминало твердую маску, под которой не было ничего. Они уже повернулись, чтобы оставить его одного, оба с поджатыми губами и в замешательстве, но остановились посреди комнаты, когда Билл вдруг принюхался.

— Парфюм? — с удивлением спросил он.

Морган поднял голову и тоже принюхался.

— Жимолость. Очень сильный запах.

От сладкого, тяжелого запаха их внезапно начало подташнивать. Они развернулись. Руфус дышал с открытым ртом, и аромат возле него был почти осязаем. Они медленно вернулись к кровати.

Благоухание ударило им в лицо. Запах алкоголя совсем не чувствовался, но сладость жимолости ощущалась так сильно, что почти оставляла на языке привкус сахара. Оба тупо переглянулись.

— Любой другой просто задохнулся бы, — наконец, сказал Морган. — Но мы не сможем отделить от него источник запаха, не так ли?

— Я открою окна, — сдержанно ответил Билл. — Мы понятия не имеем, что может навредить ему.

Когда они вышли из комнаты, шторы колыхались на ветру, дующему из окон, а стены в комнате, казалось, содрогались. Не считая икания часов с длинной, скачущей секундной стрелкой, в тишине было слышно лишь ароматное дыхание Руфуса. Когда Билл с Морганом подошли к двери, аромат, выдыхаемый Руфусом, немного изменился. Было невозможно сказать, стал аромат приятнее или нет, произошла необъяснимая перемена запаха, как цвет может едва заметно менять оттенки. Но новый запах был не похож на что-либо, что когда-нибудь вдыхал человек.