Земля обетованная - [31]

— Гм, — ответил Морган. — Говоришь, он сейчас не похож на ребенка? Вспомни, я вообще не заходил в его комнату.

— Да. Какое бы детство у него... у них ни было, оно сильно отличается от нашего. Но я не видел его достаточно отчетливо. У него там всегда темно.

— Хотел бы я знать, — нетерпеливо перебил его Морган. — Я бы очень хотел... считаешь, у нас не получиться просто войти и включить свет, а, Билл?

— Нет! — быстро воскликнул Билл. — Ты обещал мне, Пит. Мы должны оставить его в покое. Это меньшее, что мы можем сделать. Он знает, понимаешь. Разумом или подсознанием — не могу сказать, чем именно. В любом случае, этот разум или инстинкт наш вид никогда не поймет. Но он единственный в доме, кто уверен в себе. Мы не должны мешать ему.

— Ладно, — с сожалением кивнул Морган. — Мне бы хотелось, чтобы это не был... Руфус. У нас связаны руки. Жаль, что он не просто подопытный. Мне в голову приходят странные вещи. По поводу его... вида. Билл, ты когда-нибудь думал о том, как сильно отличается внешне ребенок от взрослого? С точки зрения взрослого, все пропорции ребенка ненормальны. Мы так привыкли к виду детей, что они кажутся нам людьми даже с рождения, но кто-нибудь с Марса может и не распознать в них тот же вид. Тебе не приходило в голову, что, если Руфус вернулся... в младенчество... затем обратил процесс и вырос, то он, вероятно, вырастет во что-то чуждое? В нечто, что мы даже не узнаем?

Билл поднял голову, внезапно глаза засияли от возбуждения.

— Думаешь, такое и правда могло случиться?

— Откуда мне знать? Поток времени слишком непредсказуем. Руфус мог попасть в поток, несущийся по ходу времени, в любую его секунду. Или не попасть. Надеюсь, что нет, ради его же блага. Он не смог бы жить в нашем мире. Мы никогда не узнаем, из какого мира он попал к нам. Даже его воспоминания и то, что он говорит, оказывается слишком искаженным, чтобы что-то значить. Когда Руфус еще хотел рассказывать об этом, он пытался подставить чужие воспоминания под свою жизнь в нашем мире, и получалась полная неразбериха. Мы ничего не узнаем, и он тоже. Для нас было бы лучше, если бы он не вырос снова. Невозможно представить, как выглядит его взрослая форма. Она может быть также отличаться от нашей, как... как личинка отличается от бабочки.

— Мефистофель знал.

— Думаю, поэтому он и был проклят.

Руфус больше не мог вообще ничего есть. Долгое время он существовал на диете из молока, заварного крема и желатина, но, по мере того, как внутренние изменения увеличивались, терпимость его пищеварительной системы все снижалась и снижалась. Эти изменения уже, наверное, было невозможно представить, поскольку его внешность тоже сильно преобразилась.

Руфус держал шторы задернутыми, так что, ближе к концу, Билл видел лишь маленькую, дергающуюся тень в фиолетовой тьме, и отсвет, падающий через открытую дверь, становился блеклым, треугольным лицом. Его голос был еще сильным, но звучание неописуемо изменилось. Он стал тоньше и словно дрожал, будто в его горле застряла флейта. У него развился странный дефект речи, не заикание, но нечто, искажающее определенные согласные так, как Билл раньше никогда не слышал.

В последние дни Руфус даже не забирал поднос в комнату. Приносить еду, которую он не мог переварить, не было смысла, к тому же, он был сильно занят. Когда Билл постучался, тонкий, сильный и дрожащий голос вежливо попросил его уйти.

— Важно, — сказал голос. — Не входи, Билл. Нельзя входить. Очень важно. Ты узнаешь, когда... — голос плавно перешел на другой язык, который был совершенно непонятный. Билл не мог ответить. Не сказав ни слова, он слабо кивнул закрытой двери, и голос оттуда, кажется, не посчитал, что ответ необходим, поскольку продолжились звуки бурной деятельности.

Приглушенные и прерывистые, они раздавались весь день, вместе с задумчивым напеванием странной, неритмичной мелодии, с которой Руфус теперь, кажется, справлялся гораздо лучше, будто его гортань подстроилась к странным сочетаниям звуков.

Ближе к вечеру, в доме повисло неописуемое напряжение. Все здание наполнилось ощущением предстоящего кризиса. Тот, кто когда-то был Руфусом, четко осознавал, что конец уже совсем рядом, и именно это придавало атмосфере жуткую неопределенность. Но это спокойная, неторопливая неизбежность наполнила дом. Силы, неподдающиеся контролю, уже давно приведенные в движение, приближались к назначенной наверху встрече за закрытыми дверями, и центр предстоящих изменений тихо готовился к этому, словно знал, что находится во власти силы, которой доверяет, и уже не пойдет назад, даже если бы мог. Тихо напевая себе под нос, Руфус втайне готовился к кульминации своей новой жизни.

Когда пришла ночь, Морган и Билл, сидя в креслах, ждали за закрытыми дверями, прислушиваясь к звукам внутри. Никто не мог спать в такой напряженной атмосфере. Время от времени, кто-нибудь из них окликал Руфуса, и голос добродушно отзывался, но был так занят, что ответы получались бессмысленными. К тому же они становились более сдавленными и трудными для понимания.

Морган дважды вставал и клал ладонь на ручку двери, избегая испуганного взгляда Билла. Но у него не получалось заставить себя повернуть ее. Казалось, напряжение, витающее в воздухе, помешает это сделать, даже если он попытается открыть дверь. Но Морган и не пытался.