Земля несбывшихся надежд - [159]

Вокруг были разные красивые цветы, но среди них не было моей Лапы Кенгуру. Очевидно, они были слишком дорогими для похоронных венков. Наверно, они подходят для украшения домов только богатых и знаменитых людей. Мой отец был очень богат, но он ненавидел Лапы Кенгуру. Ненавидел всей душой. Так, как я ненавижу сочетание черного с красным. По какой-то причине черные лепестки так заставляли его нервничать, что он покрывался испариной. Было интересно наблюдать, как он делал вид, что вьющиеся, похожие на паука цветы не оказывали на него никакого влияния. В первый раз, когда я включила их в цветочную композицию, он смотрел на них так, словно я обернула комок шипящих змей вокруг каждого черного стебля.

— С тобой все хорошо, пап?

— Да, да, конечно. Просто немного устал сегодня. — И посмотрел на меня так внимательно, как будто я сделала что-то отвратительное. Как будто это я забила ему весь шкаф новой одеждой, покрасила его комнату в приторный, нелепый розовый цвет и наврала ему с три короба. Я смотрела на него с интересом. Никогда не знала его, моего отца. Он никогда не прикасался ко мне. Он никогда даже не подходил достаточно близко, чтобы я могла прикоснуться к нему. Я не знала его тайн. А их у него было немало. В его узких холодных глазах они горели, словно погребальный костер.

— Ты сегодня что-нибудь вспомнила? — вдруг спросил он.

— Нет. А что? — Я смотрела на него все с большим удивлением.

— Ничего. Мне просто интересно, — врал он с улыбкой политика. Нечестный папа.

Мой взгляд привлекла женщина, только что вошедшая в комнату. Она несла свою скорбь с трагическим благородством, с ног до головы облаченная в черное, и была удивительно красива. Я никогда раньше не видела ее. Губы у женщины были слишком красными. У меня почему-то чуть сжались пальцы.

Черное и красное. Черное и красное… Это же были цвета моих кошмаров, мучивших меня! Женщина вошла в папину гостиную, где стоял гроб на длинном низком столе. Укрытый прохладным атласом, желтым и безмятежным, он ждал, когда мы отдадим его на съедение голодному чудовищу в крематории.

Вдруг красивая незнакомка побежала. Мелкими, чуть жеманными и очень женственными шагами. Она эффектно бросилась к неподвижному телу и стала рыдать. От удивления я даже немного отошла назад.

Еще один из папиных маленьких секретов возвращается за расплатой.

Мрачная толпа быстро поняла, кем была эта женщина. Люди украдкой поглядывали на меня, но я не обращала на них внимания. На миг черная фигура, закрывшая худое желтое тело умершего, заставила меня представить большую черную самку паука, которая изгибается и пожирает своего борющегося любовника. Но было ли это лишь прекрасным представлением, — не в этом суть. Даже умирая, Люк Стедмен не был борющимся любовником. Мой дорогой, дорогой папа. Верный до самого конца. Холодный и, конечно, свободный от шелковых сетей.

Этой женщины не было в его завещании.

В его коротком завещании не упоминается никого, кроме меня. Его дочери. Той, которой он отдал ключ. Той, от которой он скрывал свои тайны. Женщина, словно услышав мои мысли, подняла глаза, и наши взгляды встретились. В алом цвете ее помады было что-то удивительно страстное. Несчастное создание. В моей груди сжалось сердце. Я ничего не могла с этим поделать. Я понимала, что значит быть покинутой.

Моя несчастная мать явила меня миру и затем умерла от потери крови. Тогда папа скормил ее обескровленное тело чудовищу с желтой слюной в крематории, а я осталась с папой. Он оставлял мне разные подарки — игрушки, когда я была поменьше, и драгоценности, когда я взрослела, — на столике у моей комнаты как раз перед тем, как уйти на работу. Да, да, совершенная правда, он оставлял это именно за дверью, чтобы у меня никогда не возникло спонтанного порыва броситься ему на шею и поцеловать его так, как может дочь. И чтобы в дальнейшем у меня не возникало даже мысли о возможности таких объятий, когда он возвращался домой, мой далекий отец звонил заранее, чтобы узнать, поправился ли мне мой новый подарок.

Он прятался за степу из вежливых слов: «пожалуйста», «позвольте», «спасибо»… Все верили в его удивительно безошибочные поступки. Некоторые даже завидовали мне и этой идеально нежной любви, которая, как они думали, существовала между отцом и дочерью. Он был их идеалом. И только я стояла за этой толстой стеной, которую он выстроил между нами, и тихо кричала. В ужасе от ее страшного совершенства и действительно удивительного количества подробностей, которые он хранил в своей холодности. Если бы только он меня хоть немного любил! Но он никогда не любил. Детеныш обезьяны, лишенный материнского тепла, умирает. Его печальное сердце просто останавливается, устав монотонно биться. Я думаю, это хорошо, что я не детеныш обезьяны.

Я кивнула головой, и люди пошли, словно послушные марионетки. Теперь я была их повелительницей. Единственная наследница огромного состояния. Хозяйку пылкого красного рта оттащили от пропитанного одеколоном тела и отвели, рыдающую, в угол. Осторожно, с любопытством.

Затем люди вынесли на своих плечах гроб. Никто не рыдал, кроме красивой женщины в черном с кроваво-красными губами. Когда люди уже стали расходиться, я подошла к ней. Вблизи было видно, что она не так уж молода. Наверно, ей было около тридцати пяти, а может быть, ближе к сорока. И, тем не менее, у нее были потрясающие глаза. Огромные и чистые. Как блестящая поверхность спокойного озера в лунную ночь. В них тоже хранилось много тайн, и некоторые из них, несомненно, имели отношение ко мне.