Земля необетованная - [38]

По глазам вижу, молодой человек, что не слышали. Так вот, приняли решение, несмотря на ревнивое отношение к нам – евреям, Крымского правительства, возглавляемое татарами. Татары называли нас тогда «посягателями» на земли Крыма, не уточняя при этом, что оные земли – северные, безводные, малонаселённые. Таки, товарищ лейтенант, ви видите пред собою человека присутствующего на том заседании. Не могу не испытывать сожаленья, что теми «посягателями», по иронии судьбы, оказались, таки, мы – евреи.

Сосед покачал головой. – Ах, как давно это было, и как недавно…

На короткое время он замолчал.

Видимо мужчину распирало от желания поделиться воспоминаниями о тех годах своей жизни, и он резко протянул Семёну руку. – Позвольте представиться: Григорий Исаакович Ватник!

Семён вежливо кивнул, и тоже назвал себя.

– Имею свои законные шестьдесят пять лет от Рождества Христова, больную печень и ревматизм, который требует к себе уважения и немалых, я вам скажу, затрат. Я с моей супругой Розочкой, – он рукой показал на дремавшую рядом с окном пожилую, полную женщину, – едем на грязи в Саки.

– И лечебную воду заодно попить, – сонно добавила его супруга.

– Золото, а не женщина, – поспешно произнёс супруг. Розочка жалеет меня и всегда сопровождает в этих утомительных поездках.

В последних словах Григория Исааковича звучала явная усмешка.

– О том, что я тебя Гриша когда-то пожалела, я уже пожалела много раз, – без намёка на иронию произнесла благоверная супруга Ватника. – Когда-то мне хотелось прижаться к тебе и обольстить, теперь, увы, и это правда, – пожалеть.

– Розочка, дорогая, не надо так о мине сказать! – пытаясь обидеться, ответил супруг. – Таки рядом с нами молодёжь, и то чего нам таки уже не хочется, она, то делает в удовольствие.

При этих словах зашевелилась жена Семёна Наташа.

– Скажите тоже, обольщать! Когда?.. Приходит Сеня домой – я уже сплю, рано уходит – тоже сплю. Хоть следи за ним, чтоб на сторону не ходил. Сеня, точно на сторону не ходишь? – стараясь сказать шутливо, произнесла Наташа. Однако, в её голосе можно было услышать нотки подозрительности.

– Милочка, таки я вам советую на эту чепуху не обращать внимания. Умная женщина следит за собой, а глупая – за мужем, – назидательно произнесла старая женщина. Мужчины все козлы, и коль где капусту увидят – сожрут, и не подавятся. Следи, не следи!

– Роза, слова твои – нас, мужчин, обижают, таки.

– Я тебя умоляю, Гриша! Обиделся он… Не пудри мне мозги! И без тебя на душе понедельник! Таки, едем в общем, на приличный вагон ты денег пожалел.

– Таки да, пожалел… Ротшильд не мой родственник, как ты знаешь… Хотя, признаю – это горький факт!

Семён напрягся в ожидании ответной реакции Розы. Не дождался… Она промолчала. Видимо, с этим фактом супруга Григория давно смирилась.

В вагоне стало совсем темно. Проводник запалил свечи в двух фонарях, укреплённых в коридоре на стене. Некоторые пассажиры зажгли свои свечи. По стенам вагона забегали тени. Ставшим уже привычным вагонный аромат пополнился запахом стеарина.

Кряхтя, с трудом поднялся сосед. Покопавшись в одной из хозяйственных сумок, он осторожно вытащил наполовину оплавившуюся свечу. Затем, аккуратно положил её на колени жены, и так же осторожно из другой сумки вытащил блюдце. После чего, стащил с полки квадратный чемодан и установил его на пол между лавками.

– Ну, вот! И у нас будет свой свет, – поставив на блюдце свечку и чиркая спичкой, произнёс Григорий Исаакович.

Затрепетав от сквозняка, немного покоптив, свеча разгорелась. Бледно-жёлтый огонёк нарушил темень, немного осветив пространство.

Поезд мчался в ночи, изредка оглашая проносящиеся мимо сонные полустанки тонким паровозным гудком.

Сидевший рядом с Ватником молчаливый пассажир – молодой, интеллигентного вида парень, скорее всего студент, прислонив голову к стене, похрапывал, с верхних полок доносилось причмокивание и неразборчивое бормотание.

Семёну не спалось. Неожиданное назначение в Крым его настораживало, в голову лезли всякие тревожные мысли, и когда к нему почти шёпотом обратился сосед с вопросом: – Не спите, Семён Лейбович, – он ответил: – Что-то не спиться.

Было слышно, как Григорий Исаакович тяжело вздохнул, и затем печальным голосом произнёс:

– Вряд ли дойдёшь до своего счастья через поле граблей.

– Это вы к чему? – полусонным голосом спросил Семён.

– Так… навеяло! Вспомнил тридцатые годы. Товарища Ларина – я с ним был знаком. У него какая-то болезнь была, бедняга с трудом ходил на костылях… Прекрасный был человек. Умер в 1932 году. Жаль… Счастливые тогда мы были… Работали не покладая рук… Своя земля, первые успехи, еврейские школы, театры… Думали навечно! Но тут – ужасная коллективизация…

Помню к нам в коммуну приехал представитель районной власти. Собрание… Как положено, сначала он доложил международную обстановку в мире, коротенько так, минут на сорок. Затем обрисовал прелести колхозного труда, не забыв постращать карами единоличников, мол, кто не вступит в колхоз, будут считаться кулаками и подкулачниками. После чего предложил спеть «Интернационал». Запели! При словах: – Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем… с задних рядов донеслось причитание старух. Чуть было не сорвали мероприятие, скажу я вам. Представитель не растерялся и грозно так, произнёс: – Правильно, товарищи женщины! Колхоз – это смерть всему старому. Голосуем, товарищи евреи за вступление в колхоз! Проголосовали! А куда денешься…