Земля Мишки Дёмина. Крайняя точка - [84]

— Возможно, один он бы не осмелился. А с Шаньгиным мог и осмелиться. Да… Петли из такого троса у Кочкиных найдены. Тонкий и очень прочный трос.

— А я Геннадия Михайловича считал композитором, — взволнованно проговорил Колька.

— Такой же он композитор, как я турецкий султан, — усмехнулся отец и обернулся к деду. — Прожженный аферист и жулик. Взяли его случайно. И бочки с сохатиной были у них укрыты в надежном месте, и все как полагается… А в Сахарово приехал новый милиционер, который в свое время имел дело с Шаньгиным в другом районе. Заметил его и забеспокоился. Выследили и установили, что это за музыкальная натура… Заезжал ко мне следователь, кое-что рассказал. Живет этот Шаньгин в областном городе, прирабатывает, как он говорит, перепиской нет. На самом деле нигде не работает. Ноты — ширма. Лишь весна — он покупает билет — и туда, где поглуше. Находит помощника и приступает к делу. И отдых неплохой, и с большими деньгами возвращается. В пятьдесят втором году его взяли на Ангаре. Подбил какого-то парнишку. Тот работал на него, ловил и продавал рыбу. К концу путешествия они ограбили магазин в одном из леспромхозов. Взяли несколько десятков часов. Шаньгин пытался все свалить на парня. Не удалось. Сел в тюрьму. Жаль, очень скоро попал под амнистию. Наглый и хитрый, мерзавец. Привык загребать жар чужими руками. Он и сейчас все валит на Кочкина и дело представляет так, будто в Бобылиху приехал отдыхать.

— А ведь никак не подумаешь, — удивилась бабушка Дуня. — Такой вальяжный, такой представительный…

— Внешний вид ни о чем не говорит, — улыбнулся Колькин отец. — Умный проходимец ловко рядится. Порой не распознаешь…

Когда Нестеровы поужинали, пришел Бурнашев. Евмен Тихонович уже знал об аресте Тимофея Кочкина и Шаньгина.

— Моя вина, недоглядел, — сокрушенно заявил он. — А ведь не нравился мне этот человек. Однако постеснялся документы проверить: второй год приезжает в Бобылиху, и вид солидный.

Впрочем, взрослые не много говорили о браконьерах. Отец и Евмен Тихонович занялись обсуждением бригадных дел.

Колька отправился спать. Но заснуть долго не мог. Перед глазами возникали то Шаньгин, то Тимофей Кочкин, то Сашка. Теперь стал понятен двусмысленный разговор у парома. Но почему Шаньгину вздумалось напоить его, Кольку? Что он сделал ему плохого? Решил посмеяться. А Колька принял это как дружеское расположение. Вспомнилось поведение старика Кочкина. Он-то все понимал. У Кольки заныла душа от обиды на себя, на свое простодушие.

За перегородкой гудели голоса. Хлопала входная дверь. Приходили новые люди.

Через перегородку слабо проникали звуки. Колька улавливал только отдельные обрывки фраз и слова. Можно было догадаться — разговаривали о строительстве фермы, об уборке урожая, о дороге, о промысле.

Один голос сменялся другим: то взволнованный Евмена Тихоновича, то тихий и спокойный Пимена Бобылева, то веселый и легкий Марусин, то рокотал бас Филимона Митрофановича. Некоторые голоса были незнакомы Кольке.

Из комнаты тянуло махорочным дымом: там много курили. Наконец загремели табуретками. Собеседники расходились.

Стало тихо. Колька услышал: дедушка Филимон и отец говорят о нем и о Таковом.

Вот отец рассмеялся:

— Тоже загадочная фигура. Ко мне дважды уже заходил, намекал: не нужны ли товары.

Колька приподнялся.

— А учительница сначала зубастой была, горячей, когда в Бобылиху приехала, — гудел дедушка Филимон. — В район сколько раз обращалась. Все ей под силу казалось. Таковой переносить ее не может. Только ослабла она малость, напор меньше. Вышла замуж за Алеху Чепчугова — дети пошли. Один год Алексей тяжело болел, на промысел не ходил. В прошлом году не повезло ему, мало добыл. Пообносились, поиздержались.

— Все учтем, дядя. Поможем. Сложа руки сидеть не будем, — ответил отец. — Уберем урожай — чаще буду приезжать в вашу бригаду. А построим дорогу, тогда проще будет.

Что-то бормоча, дедушка Филимон задул лампу.

Колька опустил голову на подушку. Наплывали новые мысли. Сон отлетел. Долго еще лежал Колька с открытыми глазами. Много впечатлений, много нового и непонятного принесла поездка в Бобылиху.

Рано утром дедушка Филимон, Бурнашев, Маруся Бобылева и Колька с отцом уходили на плоту в Сахарово. Оттуда дедушка должен был отвезти Кольку в Нестерово. Отец собирался из Сахарова проехать в деревню Исаевку.

— Ты, Николашенька, не забывай нас, стариков. Тоскливо нам одним, — всхлипнула бабушка Дуня, утирая глаза шерстяным полушалком. — Полюбился ты мне…

Колькин рюкзак был до отказа набит деревенскими гостинцами, а бабушка совала ему еще что-то, завернутое в газету.

Надюшка поджидала в стороне и подошла к Кольке, когда плот собирались отвязывать от прикола.

— Слышал про Тимофея Кочкина?

— Слышал…

— Я думаю, это их костерок был у Шалавы. Пережидали. Непонятно, однако, как они мимо нас прошмыгнули.

Колька ничего не ответил, провел носком бродня по песку. И об этом он думал вчера ночью.

— А ты правда в Нестерове учиться станешь? Не уезжай в Опалиху! Папка, как вернется из Сахарова, меня тоже в Нестерово переплавит, — торопливо шептала девочка. У нее опять возникли сомнения, хотя Колька множество раз говорил, что жить и учиться будет в Нестерове.