Земля горячая - [110]

Он должен простить меня сейчас. Ничего другого мне не нужно. За несколько минут до того, как пришел Игорь, я боялась быть честной и откровенной перед самой собой. Но теперь, когда я взглянула в глаза, которые мне когда-то верили, я не посмела ни обманывать, ни утешать себя, ни бежать от своей совести.

Одежда его почему-то смутила меня. На Игоре были обычные рабочие доспехи — трикотажный свитер, фуфайка, сапоги-кирзухи. Раньше он никогда так не одевался. Некоторое время мы молча разглядывали друг друга. Молчал и Толя. Игорь вдруг погладил меня по щеке и тихо сказал:

— А ты, Галинка, ни капли не изменилась, разве только красивее стала…

В груди моей скворчонком запела радость.

— Садись, садись, Игорь… — растерянно пробормотала я и, вспомнив о Толе, повернулась к нему:

— А Сашка где?

— Опять помчался к Алке, — наверно, надеется снова открыть окно в Европу.

— О чем это вы? Какое окно? — удивился Игорь.

Толя, усмехнувшись, начал рассказывать Игорю историю взаимоотношений Сашки и Аллы.

Я принялась накрывать на стол.

— Значит, Сашка все такой же! — рассмеялся Игорь, и глаза его плеснули голубизной.

— Рубаха-парень и, кажется, по-настоящему любит Алку. Но иногда ни с того ни с сего начинает дурака валять.

В дверь постучали. С бутылкой в руке вошел хмурый Сашка.

— Почему ты один? — спросили мы с Толей в один голос.

— А-а, — махнул рукой Полубесов. — Как увидела вот это, — и он кивнул на бутылку, — захлопнула дверь перед самым моим носом — и никаких объяснений…

— А для чего тебе нужно было лезть к ней с водкой? — резко спросила я.

— Гляди-ка, и ты туда же! Да ведь надо обмыть приезд Игоря! Как ты думаешь?

— Правильно, Бес! — засмеялся Толя.

— Надо… — проворчала я. — У меня есть что поставить на стол. А ты вот из-за этой несчастной бутылки не смог с Аллой поговорить.

— Я только одну малюсенькую рюмашечку выпью, и мы с Игорем пойдем ко мне. Я ему свою комнату уступаю…

— А сам куда? — удивился Толя.

— Останусь без комнаты — Алке волей-неволей придется меня пожалеть, — совершенно серьезно вздохнул Сашка. — На войне города обманом берут.

Толя, словно начиненный смехом, так и затрясся. Мы с Игорем тоже расхохотались. Атмосферу натянутости как рукой сняло.

Мы были опять вместе, как в добрые панинские времена.

Усевшись за стол, выпили за приезд Игоря. А он, глядя на меня, взял в руки гитару и запел украинскую песню:

Ой, хмелю ж, мий хмелю,

Хмелю зелененький…

Ребята подхватили слова, спели два куплета, еще выпили по рюмочке, помолчали в задумчивости, потом опять запели. И так дружно, ладно, по-хорошему у них получалось, что я не вытерпела и тоже подтянула им.

В голосе Игоря я уловила притупленную грусть. «Он не может забыть Бориса…» — решила я и украдкой смахнула навернувшиеся слезы.

ГЛАВА V

Александр Егорович затеял еще одно дело: сегодня весь портовый флот, все свободные от работы, идут поздравлять юбиляра — смотрителя маяка Сливу. Ему исполнилось шестьдесят. И еще одно немаловажное событие — Слива тридцать лет проработал в Усть-Гремучем. Тридцать лет — это что-то значит! Чего только не пережил он за эти годы — и землетрясения, и цунами.

Мне поручено зайти к смотрителю пораньше, чтобы как-то подготовить старика.

И вот я на маяке. Электрочасы отсчитывают секунды. Щелкает реле, включая и выключая лампу. Лучи ее прорезают густой туман, прокладывая по акватории океана широкую световую дорожку. Все механизмы и устройства работают четко.

Я заглядываю через плечо Сливы, который заносит в вахтенный журнал привычные слова: «Аппаратура и механизмы проверены, в исправности. Вестовая веха на месте». Спокойно закрывает журнал, смотрит на меня.

— Что новенького скажете, Галина Ивановна?

Я хотела поздравить его, но Слива вдруг подошел к широкому окну.

— Гляньте-ка!.. — вскричал он. — Кой черт вздумал шутить — катеров-то понагнали!..

Я положила руку на его плечо.

— Это, Андрей Ефимыч, моряки и рыбаки прибыли поздравить вас с шестидесятилетием. Пойдемте на берег.

Слива засуетился, зачем-то взял тряпку и начал стирать с линз несуществующую пыль.

— И кто это выдумал, к чему? — проворчал он.

— Пойдемте, пойдемте.

— Ну, коль так, что ж с вами поделаешь… Вот только старуху надо прихватить — и ее труд есть тут.

Я, Слива и его жена, невысокая, щуплая старушка, вышли на улицу.

Посмотрев на Сливу, я заметила, как потеплел его взгляд при виде океана. Он развел руками, будто хотел обнять весь мир, и сказал:

— Ух ты, ширь-то какая! Маменька родная! А воздух?

К берегу швартовались впритык друг к другу катера. Тут были не только суда порта, но и рыбокомбинатовские — ведь и им светил в ночи маяк Андрея Ефимовича. В толпе я увидела директора рыбокомбината и Булатова.

Моряки выстроились, словно только что сошли с борта крейсера. Бакланов предоставил слово Булатову.

Слива с женой стояли в сторонке. Суда на рейде в строю и люди тоже. И все это в его, Сливы, честь.

Хотя Булатов говорил обычные слова о подвиге, о служении народу, лица портовиков были торжественны, и это до боли трогало старого смотрителя.

Слива стоял прямой, как сосна, плотно сжав губы, и только из глаз его сбежали вдруг две скупые слезинки. Он ласково, как-то бережно, погладил жену, будто успокаивая ее. Сколько раз перемывало океанской волной нашу песчаную косу, а Слива с женой долгие годы, несмотря на землетрясения и штормы, посылали людям спасательные сигналы…