Земли обетованные - [20]
Мы отлично провели вечер, порядком выпили, Джимми вливал в себя сангрию так щедро, что почти в одиночку осушил всю чашу. Мы познакомились с целой кучей людей, но мне было трудновато общаться с техниками, дружками Джимми, который шутки ради наврал им, что я готовлюсь к экзамену, собираясь стать кюре. И все они начали ржать. Тогда я объявил:
– Напрасно вы думаете, что латынь – мертвый язык, это всеобщее заблуждение, он развивается точно так же, как все другие, он даже более современен, и вот вам пример: мини-юбка на латыни – tunicula minima, а телевизионная серия – fabula televisifica.
Потом мы с Луизой уехали на мотоцикле. Несмотря на поздний час, было тепло; Луиза пересекла по диагонали пустынный перекресток на площади Звезды, помчалась по Елисейским Полям, и вот тут, уж не знаю, какая муха ее укусила, – а может, сказалось действие вкуснейшей выпитой сангрии, или расслабляющей жары этого летнего вечера, или счастья, от которого мы одурели, – что бы это ни было, но Луиза вдруг начала выписывать сумасшедшие зигзаги на проезжей части, которую, видимо, приняла за слаломную трассу. Таким аллюром мы промчались до проспекта Франклина Рузвельта. За нами было довольно мало машин, если не считать «рено-дофин» цвета слоновой кости, который вилял во все стороны, видимо, в шутку, и сигналил почем зря, вызывая у нас дикий хохот. Но когда он поравнялся с нами, я с ужасом обнаружил, что это полицейская машина, а сидящий в ней усатый тип, похожий на Шери-Биби[40], грозно жестикулирует, приказывая нам остановиться. Я хлопнул Луизу по плечу, с криком: «Это легавые!» Она зыркнула направо, резко свернула налево и помчалась в обратную сторону, тогда как полицейской машине пришлось ехать до самого перекрестка.
Через какое-то время Луиза свернула направо, а оттуда еще на какую-то улицу; за нами никто не гнался. Подъехав к дому, она озабоченно взглянула на меня и сказала: «Главное, никому ни слова!» Мы поднялись к ней, она налила в две рюмки кальвадос и залпом выпила свою порцию. Посреди ночи Луиза разбудила меня: она сидела на краю постели, в панике: что́, если нагрянет полиция, ее арестуют, заломят руки за спину, наденут наручники… Я долго пытался ее успокоить, но никакие доводы не действовали.
– Как ты думаешь, меня посадят в тюрьму?
– Да они не смогут тебя найти, ведь на твоем мотоцикле нет заднего номерного знака, но, может, объявят приметы – белокурых девушек на мотоциклах не так уж много.
– Мне повезло потому, что ты был со мной. Скажи, Мишель, ты не можешь дать мне тот счастливый клевер, который тебе подарил отец? Ну, хотя бы на время…
Она выглядела как девчонка, которая тонет и знает, что сейчас пойдет ко дну. Я достал свой бумажник, вынул прозрачный пакетик с клевером и протянул ей; она взяла его, но я удержал ее руку и сказал:
– Я тебе его не дарю, а одалживаю, с одним условием: ты мне обещаешь не садиться на мотоцикл до тех пор, пока не получишь права.
– Да-да, обещаю!
Я отпустил ее руку, и она прижала клевер к сердцу:
– Спасибо тебе, Мишель, спасибо!
Почти все психологи считают, что наилучший способ решить проблему – это взять ее с боя, вовремя «вскрыть нарыв», хотя на самом деле лучше всего просто жить так, словно ее и нет вовсе, дать ей избыть себя и навсегда похоронить в памяти. Я, например, большой мастак по части уклонения от конфликтов – прежде всего потому, что редко удается спокойно обсудить их с противной стороной. Задние мысли и застарелые обиды мешают объясниться, доказать, что ты питаешь только благие намерения, что обе стороны по-своему не правы; вместо этого люди увязают в неразрешимых спорах, и в результате виноватым всегда оказывается тот, кто меньше всего виновен. Недаром же существует поговорка: «Лучше всего скрыть пыль неприязни под ковром забвения». То есть постараться забыть все раздоры. Тем более что вина, которую признали, прощается крайне редко.
Я надеялся, что йодистый бретонский ветер и частые прогулки по мокрым таможенным тропам смягчат крутой нрав матери. Убеждал себя, что горький урок наших былых размолвок побудит ее измениться, умерит непреклонность; из-за своих нелепых принципов она рассорилась со старшим сыном, и я был уверен, что ей не захочется после нашей глупой стычки потерять еще и младшего. Отец связался с матерью и передал мне содержание их разговора: он уведомил ее, что я хочу жить с ним, и предложил уступить ему права опекунства как разведенному супругу. Его удивила реакция матери: она не вскипела, не осыпала его ругательствами, только помолчала, потом бросила: «Ах вот как?» – и повесила трубку.
Со дня моего внезапного бегства из Бретани я не показывался ей на глаза, побаиваясь нашей встречи. Мать вернулась в Париж после 15 августа, и я стал ждать вестей. Но позвонила мне не она, а моя младшая сестренка Жюльетта; она хотела узнать, что у меня нового, готов ли я к экзамену и хорошо ли мне живется у отца.
