Земли обетованные - [163]

Виктор отправил письмо в израильское консульство в Хельсинки. Через месяц он получил четыре приглашения и отнес их в ОВИР. Раз в неделю он приезжал, чтобы узнать, как продвигается его дело, и чиновник неизменно отвечал: «На рассмотрении». Два месяца спустя ему выдали загранпаспорта с выездными визами для Доры и дочерей:

– А вам самому отказано.

– Почему?

– Причины не сообщают. Отказано, и все.

Это был самый тяжелый период в его жизни. Виктор хотел, чтобы Дора с дочками уехала, уверяя, что скоро к ним присоединится: «Они не смогут удерживать меня вечно». Но Дора отказалась. Что ей делать одной с двумя детьми в чужой стране? Виктор настаивал, но она была непреклонна: «Я остаюсь, мы поедем только вместе».

Виктор подал новое заявление, через два месяца пришел ответ.

«Отказано».

И тут он понял, что ему никогда не выдадут загранпаспорт: «Они мне мстят, хотят, чтобы я заплатил за отступничество, я слишком много знаю, они боятся, что я расскажу об их преступлениях и о спекуляциях дефицитным товаром. Но я не позволю заткнуть себе рот, я буду бороться, и им придется дать мне свободу». Во время бесконечных стояний на тротуаре перед ОВИРом Виктор познакомился с другими евреями, находившимися в сходной ситуации: советская администрация отказывалась выдать им заветный документ. Им было плевать на то, что Виктор – бывший кэгэбэшник, они убедились в его искренности и поняли, что он не стукач. Среди них были служащие, научные работники, писатели, журналисты, военные, преподаватели вузов и все прочие. Жили они скудно и, чтобы как-то продержаться, устраивались рабочими по ремонту дорог, землекопами, садовниками, получая копейки за свой тяжелый труд.

И ждали.

В это время арестовали Иосифа Ледермана, переводчика с немецкого, которому отказали в визе на выезд. Милиция устроила обыск в его квартире, пытаясь найти самиздатовскую газету, которую он распространял из-под полы. Во время ареста он сопротивлялся. И, вероятно, ударил оперативника. Он предстал перед судом; ему грозило десять лет тюрьмы. «У него нет никого, кто поддержал бы его; если мы его бросим, он погибнет, и мы тоже», – доказывал товарищам Виктор. Они попросили иностранных журналистов прийти в суд. Когда Иосифа ввели в зал, Виктор и еще десяток «отказников» начали размахивать самодельными плакатами, протестуя против этого незаконного ареста, требуя его освобождения и права на свободную эмиграцию в соответствии с международными соглашениями. Судьи, пораженные таким неслыханным бунтом, невероятным в этой стране, увидели в нем доказательство существования заговора, организованного «кучкой отщепенцев-перерожденцев, управляемых из-за границы», и даже не стали скрывать свою неприязнь к евреям. Милиция вышвырнула демонстрантов из зала, и на следующее утро, избитые, они предстали перед тем же судом, который приговорил их к штрафам в размере ста пятидесяти рублей за нарушение общественного порядка. Благодаря присутствовавшим в зале журналистам и нескольким фотографиям, которые им удалось сделать, эта демонстрация получила огромный резонанс во всем мире, о ней упоминали в телевизионных новостях во многих странах.

Зарубежные газеты прислали в Москву репортеров, те связались с протестующими, которые решили продолжать борьбу, и услышали следующее::

– Они хотят заткнуть нам рот, чтобы мы смирились, но мы не дадим им передышки, будем протестовать при каждой возможности, будем все их действия предавать огласке, которой они так боятся.

Двадцать восьмого апреля 1979 года во время посещения президентом Валери Жискар д’Эстеном Красной площади десять отказников пришли туда с плакатами, чтобы привлечь внимание к своему положению, но не успели они их развернуть, как на них набросился целый милицейский полк, смутьянов быстро затолкали в машины, а официальная церемония продолжилась, словно ничего не случилось. При каждом визите иностранного президента или премьер-министра, на каждом спортивном мероприятии появлялась горстка отказников, размахивающих своим смехотворным оружием. Они протестовали, кричали; их избивали, давали им сроки, но они выходили на улицы и начинали снова: «Нам нечего терять, у нас все отняли: работу, дом, будущее. Осталась только одна надежда – уехать, а ее не отнимут».

* * *

Шарли видел фотографии Рима в журнале, но не обратил на них внимания; черно-белые снимки плохо передавали масштаб и перспективу. Однако, приехав туда с Розеттой, мальчик был поражен необъятностью площадей и множеством церквей – практически на каждом перекрестке – с барельефами и вычурными украшениями на фасадах, с многочисленными скульптурами в нишах или на карнизах. От уличной сутолоки у него закружилась голова; поток машин, рычащие мотороллеры, шныряющие между ними; беспорядочные гудки клаксонов – все это оглушало его. Теперь Алжир казался ему сонным провинциальным городком.

Но больше всего его поразили древние обелиски, на которые никто не обращал внимания: они выглядели так, словно город когда-то был захвачен египтянами. Розетта на время стала гидом и рассказывала ему о событиях, происходивших на этих улочках в течение многих столетий, о преступлениях и вековой вражде знатных римских семей. Прохлада и тишина церковных нефов давали им передышку. Шарли путал имена святых, над его головой было так много фресок с падшими ангелами; он чувствовал себя беспомощным перед этим изобилием персонажей и фантасмагорией красок. Он предпочитал сокровища ризниц: вычурные распятия из слоновой кости, дароносицы из перегородчатой эмали, мраморные драпировки на статуях, похожие на ткань, – вся эта роскошь завораживала. Трагизм Пьеты